Ольга Дарфи - Электричество. Роман-нарратив от создателя фильма «Я – Гагарин»

– Кантата ля минор. Сочинение седьмое. Композитор, – она заглядывает в программку, – … Сергей Курехин. Исполняет группа… – глаза вниз, – «Популярная механика».

Аплодисменты, рев. И опять звуки.

Шуман, Вагнер, Чайковский выглядывают из-за колонн, кивают в такт пьесы. Шостакович слегка притоптывает ногой. Больше всех веселится изрядно поднабравшийся Мусоргский, он потирает толстые ручки, прищелкивает пухлыми пальцами. Ритмично отхлебывает из бутылки. Окончательно напившись, идет на сцену. Курехин тоже замечает Мусоргского. Драйв его исполнения усиливается в разы. Пальцы прыгают по клавишам. Звуки душат, осел икает, крутит хвостом, Африка прыгает, все сливается в радужную Вселенную, конца этому не видать. Да зрители и забывают, что такое «конец», понятие исчезает, улетучивается из сознания.

Не помню, как я оказалась дома и оказалась ли вообще. Есть ли у меня дом, был ли он когда-нибудь и где-нибудь? Был ли дом у кого-нибудь на Земле, и что такое Земля? И зачем Земле все мы?

Шел снег. Трубы крейсера «Аврора» привлекали симметрией, размером, графикой. Огромные, революционные. Меня там, на палубе, принимали в пионеры.

Падающий на мачту снег напоминал белые россыпи кокаина на столах в кабинетах важных людей.

От белого порошка лопались зрачки и мозг выпячивался под косичками. Ресницы лихорадочно метались. В горле возникал привкус крови, сон пропадал на тридцать семь часов, и надо было куда-то бежать. Бежать было некуда. Но для войны это самый подходящий порошок, он романтизировал реальность и придавал сил, я читала, им пользовались белогвардейцы, спасая Родину.

И вот сейчас, поднимаясь по трапу «Авроры» вместе со своим другом, приличным, анемичным Ушаном, который занимался дизайном еще задолго до того, как это слово вошло в обиход, я тоже спасаю Родину.

Спасаю от серости, уныния и дурновкусия.

Капитан, статный мужчина в нарядном кителе, с кортиком на бедре, встречает нас с улыбкой и ведет в салон-гостиную.

– Присаживайтесь.

Я огляделась. Ничего со времен детства не изменилось. Полумрак в салоне, бодрость на палубе. Революционный крейсер как нельзя лучше подходил для продвижения моих идей рейв-революции. Они давно пульсировала в мозгу, раскачивая мою черепную коробку.

Мы плюхнулись на узкие стулья. Капитан закурил «Данхил» и довольно прищурился. Он курит с расстановкой, слушает, наклонив голову слегка набок, иногда кивает, словом, вникает и соображает.

Я ловко излагаю идеи про новых людей с широким сознанием, художников, которых вынес шквал перестройки, впитав свободу Запада, они уже не могут жить по-другому, про новый тип электронной ритмичной музыки без слов, про новые аспекты жесткой красоты без идиллии и романтики, про новые координаты четырехмерной реальности и космическое будущее адептов новой жизни, словом, меня заносит.

Ушан, скромно потупив взор, через каждые две фразы горячо сообщает капитану, что я – гений.

Капитан кивает, соглашается, выпускает дым.

Пожелтевшие документы томятся в витринах, отсвечивают исторической памятью. Дым рассеивается, оседает, капитан не против, он за молодежь. Но дело в деньгах. Придется заплатить немалую арендную плату, пройти несколько инстанций. Это военный флот, а не скромный дворик литературного музея.

Я поняла, я найду деньги.

Мы откланиваемся и довольные спускаемся по трапу, дело сделано.

Снежинки преследуют нас, кружатся феями в предсмертном танце, красивые и недолговечные. Небесное Сверхсущество посылает их. Человеческая жизнь выглядит предсказуемо, растает так же без заметного следа.

Но белый порошок привносит значимость. Он дорогой, солидные люди пользуются им. Есть слегка серый – обычный энергетик, для простых рабочих лошадок – мелких бандитов разных мастей. Цвет топленого молока – нотка романтики, это для их телочек, а чуть розоватый оттенок – капелька идеализма в восприятии, для арт-пипл, богемы и рейверов. Немного сиреневый – холод и лед, тебя ничто не трогает, его употребляют важные парни разного происхождения. Прозрачно голубоватый – рациональное отражение мира, для организаторов вечеринок и диджеев. Был еще один оттенок, черный, о котором предпочитали не говорить. И я пока его не видела.

Вечером в пухлом от снопов дыма клубе я с огромным бокалом розового напитка отчаливаю от стойки бара. Он плывет прямо на меня – кудрявый, пухлый, харизматичный пассионарий, Серж. На каждом предплечье висит по пять блондинок, сзади – три секьюрити. Следом – пожилой иностранец, все его называют «Сахарный король», пять охранников сзади, и Лена, грациозная кошка, моя подружка, гордо шествует рядом. С ними наркодилер из Колумбии – красавец-мачо с двумя пистолетами, Бандерас и Джеки Чан в одном лице, бравирует своей демократичностью, он без охраны и без девушек.

Лена, в шелковом кимоно, берет меня под руку. Процессия движется в сторону «вип-зоны». Словно загадочная пещера, скрывающая верховных жрецов, она поглощает нас. Я оказываюсь в темном чреве, а через секунду тяжелая портьера обрушивается водопадом и за нашими спинами вырастают четыре грозных стража, вооруженных японскими мечами.

Бордовые бархатные диваны ждут момента, чтобы нас проглотить. На столе – порошок цвета распустившейся сирени.

Колумбиец мягкими руками, прибегая к помощи золотой кредитки, делит горку на пятнадцать ровных дорожек. Втягивает носом через двухдолларовую зеленую купюру, с которой взирает американский президент Джефферсон. По легенде, именно эта купюра приносит счастье. Но счастье и так душит каждого из нас. Оно сочится, струится, льется, заполняя все пустоты организма. Оно стоит поперек горла. Я мечтаю поделиться счастьем с кем-нибудь, но у всех его полным-полно. Мне не хватает только заполучить «Аврору», где меня принимали в пионеры, и устроить там глобальный праздник жизни.

В пещере-клубе темно и безмолвно. От скуки я начинаю рассказывать колумбийцу истории из своего пионерского детства. Кудрявый харизматик сгибается от хохота. Я придумываю игру: «Кто о чем мечтает?».

«Сахарный король» грезит водрузить у себя на родине, в Толедо, памятник ветряным мельницам, с которыми сражался Дон Кихот.

Лена – хрупкая и уютная, преданно вжимается в сухопарого испанца и смотрит на него завороженно, она встретила своего принца. Она хочет, чтоб они жили вместе вечно и безбедно.

Колумбиец мечтает, чтоб индейцы вернулись на свою землю.

Он расположился спиной к тяжелой портьере, которая отделяет нас от шумной клубной публики. Рисуясь перед массой горячих женских ног-грудей, он не глядя метает дротики через спину, и вот, словно матросы на параде, на портьере в идеальную линию выстроились семь дротиков. Девушки аплодируют и повизгивают, колумбиец доволен.