Ольга Дарфи - Электричество. Роман-нарратив от создателя фильма «Я – Гагарин»

Официантка-медвежонок с топорным, мрачным лицом, но в кокетливом фартуке, как у Гурченко из «Вокзал для двоих», приносит поднос и ловко выгружает овощную нарезку. Селедка под шубой, котлеты по-киевски с дымящимся картофельным пюре – лучшие блюда советского меню. Она сразу предвосхищает вопрос Филиппа и строгим голосом категорично отрезает – алкоголь мы не получим. Коллектив разглядел: за нашим столом несовершеннолетние, дети, можно сказать. Я вспыхиваю красным. Филипп морщит переносицу, украдкой оглядывается и, шумно вдыхая носом, выдыхает:

– Мне – двадцать пять!

Он нарочито лезет в задний карман джинсов за паспортом, который не взял. Официантка машет подносом на уровне моих глаз, смачно приговаривая:

– А если позову администратора, он вас вышвырнет!

У меня есть идея получше, я кричу:

– Мы будем «Пепси»!

– Нет, мы не выберем «Пепси»! Мы не дети! – возмущается Филипп.

– У нас есть чай, кофе, компот, – давит официантка.

– Совок! – презрительно резюмирует Филипп.

В момент, когда официантка, нависая над Филиппом, чешет карандашом за ухом и требует определиться с напитками, в ресторан вплывает моя учительница физкультуры. Ее окружают, наверное, физкультурники – бодрые накаченные парни, блестя золотыми зубами. Мои руки натягивают журнал с перечислением блюд на лицо, узкие плечи двигаются к ушам.

Филипп это замечает, крутит головой во все стороны. Прошмыгнувшая в его глазах обида смешивается с испугом.

– Твой парень? Ты говорила, ни с кем не ходишь.

Я загадочно улыбаюсь. Учительница теребит платье, отводит глаза в сторону. На всякий случай мы не здороваемся. «Физкультурница – безобидная женщина, – мелькает у меня в сознании, – зато хоть кто-то увидел меня в ресторане с парнем». Филипп мгновенно осознает, какая я крутая. Мои поклонники – не только мальчишки на скалах, но и загадочные тени ресторана. Он хватает то солонку, то перечницу, останавливается на сигарете. Выпускает дым в официантку.

– Принесите мохито. Два мохито.

– Че-е-е-его-о-о??? – карандашик официантки выезжает из-за уха.

– Ром с мятой, – Филипп берет себя в руки, – когда я с отцом был на Кубе, там все пили мохито!

– Заканчивайте цирк, молодые люди! Что будем пить? Меня ждут люди!

Громко грянула песня: «На недельку, до второго, я уеду в Комарово». Мы выбрали «Пепси».

Тетя в фартуке умелась, педагог уселась ко мне спиной.

Потом осенью, когда я прогуляла физкультуру, она строго потребовала дневник. Надпись фиолетовыми чернилами гласила: «Физкультурную форму Юлия дома забывает, а ходить в рестораны с мужчинами не забывает. Прошу родителей обратить внимание на поведение дочери». Выдранная страница улетела в помойку. В аналоговые времена учет и контроль – чистая условность.

И вот официантка-медвежонок швыряет на наш стол три пластиковые бутылки с кричащей надписью «PEPSI» и победоносно отчаливает. Две бутылки остаются сверкать на столе, а третья уплывает под скатерть. Там я втискиваю ее в свою маленькую сумку-банан. Филипп беспокойно озирается. Но молния на сумке закрывается, и я победоносно зыркаю на Филиппа. Оглядываясь, встаю из-за стола и, крадучись, отправляюсь в туалет.

Филипп идет за мной по пятам. Потоптавшись у входа, мы заныриваем в женскую кабинку. Филипп запрыгивает на унитаз, а я втискиваюсь рядом. Туалет – это моя затея. В унитаз льется газированная «Пепси».

Филипп вытаскивает коричневый глиняный сосуд, стащил у отца. «Рижский бальзам» предназначался мне в подарок вместе с охапкой белых роз и шоколадкой.

Он открывает пробку, темно-бурое содержимое тягуче, словно наша будущая жизнь, льется в пластик. Пахнет лекарствами. Мы гипнотизируем ее взглядом, застывая от хлопающих дверей, включений воды и унитазных всплесков. Мы не шевелимся, не дышим, не смотрим друг на друга. Мы смотрим на тягучую коричневую субстанцию.

Она течет скучно, однообразно и медленно, проходят минуты. Вот окончена военная академия, обязательно с красным дипломом. Он работает в Чили, на Кубе или в Конго. Большой посольский дом. Я в аутентичном местному населению наряде принимаю гостей, вежливо улыбаюсь. На мягких коврах мужчины курят кальян. Дым вьется тонкой струйкой. Жидкость льется тонкой струйкой. Я вожу детишек в школу, делаю с ними уроки, два вредных избалованных засранца. Я слушаю рассказы о сложностях на работе, кого-то передвинули, что-то переставили, поменяли, перенесли, и теперь могут быть проблемы. Киваю, вздыхаю: «Ничего, милый, я с тобой, я в тебя верю». Наше дыхание становится общим, последняя капля блестящей жидкости ставит жирную точку в нашей совместной жизни.

Приятный аромат бальзама тонет в пластике, крышка ввинчена. Терпение на пределе, молчаливый стон разрешения. На мои губы плюхается влажная ладонь Филиппа. Он затыкает мне рот, он перепуган. Теперь надо быстро избавиться от улик.

Мне жалко глиняную бутылку. Хочется забрать ее домой, я могла бы ставить в нее флоксы. Такой красивый сосуд. Но нельзя. Он подумает, будто я никогда не видела пустых бутылок от «Рижского бальзама».

Я, правда, не видела, но если признаться, это нас разграничит. Хотя квадратный метр кафельного пространства уже развел нас в разные стороны, унитазный трон разделил нас на две непримиримые сущности. Филипп слишком боялся, и нам обоим неловко, шею словно ковыряют булавками. Я съеживаюсь и не смотрю на него. Я впиваюсь глазами в этикетку, улетаю в лабиринт завитушек, наклеенных на коричневую керамическую бутылку.

– Оля!

Но я брожу далеко, среди золотых изгибов орнамента маячит что-то новое.

– Оля! – сдавленный шепот Филиппа сметает узоры, и я опять в узком белом пространстве. Я неуверенно кручу бутылку и нехотя вручаю ее Филиппу. Может, он обо всем догадается и сохранит ее для меня?

Мои зрачки умоляют, но он не видит. Он мечтает выбраться из западни, в которую я его засунула. Он стремглав выскакивает из кабинки. Я слышу глухой удар, бутылка улетела в мусорное ведро. Наша любовь, не успев начаться, уже громыхает на дне помойки.

Я рассекаю белые волны льняных скатертей. Лица кавказской национальности пытливо провожают меня угольками глаз, голос из динамика орет: «Белые розы, белые розы, белые розы, белые розы…».

Я плюхаюсь на стул и прячусь за графин с белыми розами. Филипп дрожащей рукой наливает в стаканы рижский бальзам из пластиковой бутылки с заграничным словом «PEPSI».

Пить темную гадость невозможно, но приходится.

За мороженым «пломбир ванильный» окончательно выяснилось, что нам нечего вместе делать. С раннего детства ему нельзя есть холодное – горло. Он слушается взрослых. Мне тоже нельзя, но плевать я хотела на запреты. Вот и сейчас в ресторане «Медведь» я наслаждаюсь ледяными сладкими шариками одна.