Ольга Дарфи - Электричество. Роман-нарратив от создателя фильма «Я – Гагарин»

– Просто она сейчас не работает.

– Я и говорю, всегда была овцой!

Вечером у него дома веселилась толпа цыган, он всем радостно объявлял, что явилась его дочь, а может, и не дочь, но какая, хрен, разница, все равно девчонка симпатичная. Потом пришла его подруга Оксана, чуть старше меня, обиделась на цыган и ушла, он смачно выругался ей вслед.

Когда танцующие цыгане слились в оруще-многоцветное месиво и все страшно напились, он схватил меня за руку и потащил в спальню, разорвав по пути футболку.

– Какая красивая грудь, – услышала я, и сильные пальцы впились в мои соски.

Я рванулась, бросилась к двери, она оказалась открыта.

Я помчалась вниз по лестнице.

Бежала, минуя шуршащие овалы темных кустов, линейные улицы и одинокие тусклые фонари. Потом свалилась на скамейку полуразрушенной остановки. Отдышалась и оглянулась. Никто меня не преследовал. В голове стучали молотки, и вспыхнула мысль, что, наверное, я попала в неправильный квест. Возможно, я сделала что-то не то. Надо сосредоточиться, вернуться в прежнюю точку и все исправить.

Но мне нужны помощники, одна я не справлюсь. Мое сердце вот-вот выпрыгнет на асфальт, оно будет валяться, как шмот мяса, придут бездомные собаки и сожрут его прежде, чем я подружусь со своим отцом.

Я решила немного пройтись по безмятежной улице.

И тут на перекрестке образовалась компания парней в кожаных куртках. Они шумно вылезли из покореженной машины и сразу заметили меня.

– Малышка, у тебя такой замученный вид, бокал вина тебе не помешает. Пойдем с нами, – кивнул вбок самый симпатичный.

– Да, пойдем, не бойся, – сказал с уральским акцентом другой парень.

– Зуб даем, все будет в ажуре – подытожил кавказец и повел меня за руку.

Мы оказались в бане, и только тогда я заметила, что парни в кожаных куртках на роль друзей совершенно не подходили. Эта мысль ошпарила, и я бросилась к выходу. Застучала кулаками в дверь, сорвала голос, прорвалась сквозь четыре двери и очутилась на темной улице, улице, зажигающей страхи.

Ноги понеслись, опережая ровную поверхность дороги.

Сердце выпрыгнуло и осталось лежать на асфальте. Я свалилась под мокрый куст. Огонек мысли трещал: «Надо попробовать еще раз. С того же места. Все пойдет по-другому, все будет иначе, иначе, иначе, че-че-че… че-че-че».

– Она дышит! Давай, молодец! Дыши сама, вот так, да, вот так, умница…

Чьи-то теплые руки лежали на моем лбу. Я открыла глаза. Белый потолок, белые стены.

Мимо меня поехал коридор с облупившейся зеленой краской. В этой больнице я и подстриглась. Второй раз в жизни. Но с тех пор волосы опять отросли.

И вот я сижу в настоящей парикмахерской. У меня нет сердца, надо избавиться и от волос. Чем меньше всего у тебя есть, тем легче жить.

Моя соседка-блондинка с фингалом под глазом проснулась. Над ней трудится сисястая женщина с рыжим шиньоном и постоянно вздыхает.

Блондинка с фингалом изливает:

– Не, ну а че… не могу даже к Настене выйти! К мусорке прошлыбдать не дает, хрен старый.

Сисястая парикмахерша – вдох-выдох:

– Мужики – падлы.

Сисястая орудует какими-то средневековыми инструментами, непроницаема, как индийское божество Ганеша.

И никакого запаха кофе, досаждающего в сегодняшних салонах.

– Че делаем?

Сзади подкрадывается кучерявая тетя в черном переднике – мой мастер. И давай щелкать гигантскими ножницами над ухом.

– Ну так че делаем?

– Меня, пожалуйста, подстригите налысо.

В овальном зеркале – мое нерешительное лицо, а сверху дырочки глазниц кучерявой тетки с ножницами. Она зависает.

Блондинка вздрагивает, крутится, кричит:

– Малышка, ты чё? Честно-о-о-о?

Моя тетка-мастер равнодушна, как пляжный камень:

– Под ноль?

– Да, – бесстрастно киваю я.

Резко взвизгнув, блондинка вскакивает и бухается передо мной на колени.

– Нет! Не трошшь шевелюру! Если б у меня такая была, жисть потекла б по-другому! Не тронь волосы, не будь дурой!

Моя парикмахерша достает машинку для бритья.

Блондинка складывает руки умоляющим жестом:

– Не стриги ее! У тебя нет сердца!

Я киваю.

Тетка в переднике наконец-то включается и сразу предлагает компромисс:

– Может, «сессун»? У нас все так стригутся.

Блондинка изрыгая вопль отчаяния.

– Нельзя стричь! Будешь как все!

Но я давно хочу стать как все. Хочу быть незаметной и тихой, хочу плыть по течению. Моя удивительность мне не нужна. Самсон знал, для чего ему сила. А я не знаю.

– Ладно, давайте «сессун».

Парикмахерша одобрительно кивает и берется за ножницы.

Блондинка обиженно скрывается в чреве кресла.

Чик-чик-чик. Щелк-щелк. Бряц. Ножницы то шуршат, то лязгают, словно шепчут:

– Найди свое сердце.

Иногда он мне звонит.

– Ну чего? Работать пойдешь? Или будешь как мать?

Я молчу.

– Вот ведь овца, ни квартиры, ни машины!

– У мамы есть квартира.

– Тьфу, да это ж сарай! Что молчишь? Вот ведь тупица!

Я трубку не бросаю, пусть говорит. Он не разговаривал со мной всю жизнь, волнуется. Не знает, что сказать.

Вязкий, как овсяная каша, и колючий, как старая ель, кашель внезапно взрывался и распирал мой подростковый организм. Мама прислушивалась к свистящим звукам, вздыхала и водила меня к доктору.

И вот пронизанный сыростью ажурный Ленинград остался позади, а мы поселились в вечнозеленом раю поселка, окруженного морем, соснами и военными санаториями.

Филиппу девятнадцать, он – студент из Москвы, отдыхает на генеральской даче с родителями. Я сразу заприметила его бицепсы, рассекающие волны, и позвала на понтон. Мы обсудили тупость местных медработников, и я обучила его заплывать за буйки. Медсестра орала в мегафон: «Вернитесь в зону купания! Немедленно вернитесь в зону купания!». Но мы уже бойко цеплялись босыми подошвами за острые скалы дикого пляжа «Итальянка». Там я демонстрировала прыжки головой вниз с девятиэтажных скал, а Филипп терпеливо внушал мне безупречное произношение «See you later, alligator, in a whale crocodile». Через пару дней он позвал меня в местный ресторан «Медведь».

Никогда не была в ресторане с парнем. Надела розовое платье из марлевки с рюшами, пластмассовые красные клипсы и сияющие браслеты. Босоножки с бантом и сумка-банан свидетельствовали, что хоть я и местная, но слежу за модными трендами.

И вот мы за белоснежным квадратом стола. Стол высоковат, ноги путаются в льняной скатерти. Строгая солонка, перечница и пепельница отражаются в никеле приборов. Салфетки накрахмалены, стоят колом, их не согнуть. На столе небрежно валяется пачка болгарских «Родопи», он курит. Ресторан дорогой, лучший и единственный в поселке. За соседним столом лица кавказской национальности озабочены вырубкой в стране виноградников. Я непринужденно болтаю ногами, словно каждый день хожу в рестораны.