Виктория Булдашова - Осень давнего года. Книга вторая

– Ну-ну. Успокойтесь, уважаемый Иван Борисович. Нам, конечно, ведомо, сколь привержены Вы соблюдению стародавних заповедей, как и все Троекуровы. Но ведь, как известно, и покойный государь Алексей Михайлович лишь один разок слегка пожурил Наталью Кирилловну за то, что она приоткрыла окно кареты среди множества народа во время царского выхода. Государыня супруга своего скромно выслушала, а потом-таки снова и снова открывала оконце – и ничего!

Мы со Светкой оглянулись: прямо за нашей группой стояли те самые двое вельмож, которых мы встретили, впервые подойдя к Пресбургу.

– Так ли уж необходимо затворничество теремное да дворцовое, в коем без вины прозябают жены и дочери царские и боярские? – продолжал Борис Алексеевич. – Я вот, хотя тоже из старинного рода Голицыных происхожу, не вижу никакой надобности в таком насилии над естеством человеческим. Ну, зачем девиц и женщин взаперти держать?

– Скажи еще, свет-князь Борис Алексеевич, – загорячился Троекуров, – что следует их и воспитывать по-иноземному, приобщая к наукам латинянским!

– А что плохого будет, ежели девица с ранних лет ума наберется? – не сдавался Голицын. – Тогда она сможет без ложного стеснения достойно поддерживать разговор с мужчинами, а не прятаться в задних комнатах, как дурочка убогая. Наталья-то Кирилловна, государыня наша матушка, жила в отрочестве в доме дяди своего, Артамона Матвеева. И вот он, как истинно заботливый родственник, денег на ее образование не жалел, обучал девицу тем же европейским премудростям, кои постигал его сын – сиречь гиштории, математике, словесному искусству и даже такой почти неведомой у нас науке, как физика. Так-то, друг мой Иван Борисович! А ты думал, почему столь умна царица-матушка, столь тонка она в обхождении? Почему деток своих с самых младых лет – я слыхал, что Петра Алексеевича с трех с половиной! – грамоте обучила? Зачем она учинила Потешное войско, где наш юный государь и языки иноземные – от офицеров из Немецкой слободы, и пушкарское дело, и науки точные, и умение водить войска, и обретать себе сподвижников в игре постигает? Да затем, что государыня видит ясно: сынку ее предстоят великие дела! – и готовит Петра Алексеевича к борьбе и трудам. Светла разумом Наталья Кирилловна – и государю нашему молодшему истинная опора!

Троекуров насмешливо хмыкнул:

– Ну, и наговорил, Борис Алексеевич! В чем-то, пожалуй, ты и прав: недаром ведь состоишь при Петре Алексеевиче дядькой-воспитателем. Знаю, что поощряешь ты изо всех сил его занятия здесь, в Преображенском, военным делом и науками. Да и сам открыто дружбу с иноземцами водишь, латынский язык до тонкостей знаешь. Но то – дело мужское! А ведь сейчас по-твоему выходит, что девиц, для превращения их в будущем в хороших матерей, надо учить всяким немецким фокусам – математике там, гиштории…

– Чтению книжек, как Костину! – ехидно заметил Щукин.

– И игре в шахматы, как Ковалеву! – подтявкнул ему Мухин.

Вельможи испуганно икнули и замолчали – хотя и неясно, но они услышали реплики мальчишек. Ну, разве можно так глупо обнаруживать себя – и нас заодно? Сашка повернулся к Леньке и Пашке и показал им кулак. Савва Романович возмущенно взмахнул крыльями. В сердцах клюнул дурачков сверху по затылкам и рявкнул:

– Не рассуждайте о том, в чем не понимаете! Образованная, благородная умом женщина – настоящее украшение жизни человеческой!

– Охти мне, грешному, – пробормотал, крестясь, Иван Борисович. – Мало того, что визжит кто-то рядом, аки порося у пустого корыта. Тут еще ветер чуть с ног не сваливает на ровном месте…

Борис Алексеевич захохотал:

– Знамо дело, даже воздух говорит тебе, воевода Киевский, что я прав!

Троекуров вытаращил глаза и попятился, грозя пальцем Голицыну:

– Признайся, Борис Алексеевич: это все ты устроил! Вместе с кукуйскими механиками, басурманскими друзьями своими, притащил сюда хитроумные кунштюки! Завел их тайно малыми ключиками, они и пошли, задребезжали: тебе на потеху, а христианам православным на страх непомерный! Ты ведь человек ума великого и любишь забавы разные. Эвон сколько здесь немцев собралось. И все надеются в городок войти, да попасть на глаза царю, да милостей от него себе добиться. Смотрят сейчас кои-то из них на меня и посмеиваются, нехристи, что русского боярина напугали! Стыдно тебе, право, Борис Алексеевич, так шутить надо мной, пожилым человеком! Да что с тебя взять, вольнодумца? Ты первый из нас начал с иноземными купцами, да учеными, да офицерами обходиться. И даже Петра Алексеевича склонил к ним в милость, вот что! Скоро они нас, коренных русичей, вовсе от государя ототрут, и ты будешь в том виноват!

Иван Борисович, раздраженно тряся бородой, отошел от Голицына и занял место впереди народа, встречающего карету.

Тройка медленно везет экипаж. Следом за ним бредет множество дородных, ярко разодетых женщин. У них важная осанка и неприступный вид. Отдельной ватагой шагают разновозрастные мальчишки в парчовых, сияющих на солнце кафтанчиках. Вот из толпы выскочили какие-то непонятные, крошечные существа, увешанные поверх одежды звенящими бубенчиками. Они прыгают, кривляются, хлопают руками, как крыльями, кудахчут, изображая кур. Я вглядываюсь и замираю от неловкости: оказывается, это две старые женщины-карлицы. Как ужасна их жизнь! Дожив до преклонных лет, бедняжки вынуждены скакать и гримасничать на потеху надменным толстухам и глупым подросткам! Вон, один мальчишка наклонился к шутихе, дал ей щелчка по затылку и ухмыльнулся. Старушка сильно вздрогнула, ее сморщенное личико исказилось от боли. Но несчастная сразу же вспомнила о своих обязанностях, сдержала слезы и визгливо рассмеялась. Топнув ногой и приставив два пальца ко лбу наподобие рогов, карлица принялась подпрыгивать и блеять. Очевидно, теперь она исполняла роль бодливой козы. Две тетки в огромных киках прервали на секунду беседу и снисходительно улыбнулись шутихе. Старушка еще громче замекала, прошлась колесом по земле и радостно понеслась к Пресбургу впереди остальных – только бубенчики загремели! Не в силах смотреть дальше на это унижение человеческой природы, я повернулась к Светке и увидела, что она плачет. Ковалева почувствовала мой взгляд и прошептала, глотая слезы:

– Ир, ты заметила? Эта старушка похожа на мою бабу Лизу – только крошечная совсем! А они над ней издеваются.

Подружкины плечи затряслись от рыданий. Я обняла ее: а что я еще могла сделать? Как странно надменны и жестоки были люди по отношению друг к другу триста с лишним лет назад! Ни за что не хотела бы я жить среди них. Честное слово, это огромное счастье – родиться ближе к концу 20 века и счастливо вступить в 21, когда обижать стариков считается постыдным делом. Не говоря уже о том, чтобы отдавать своих детей в рабство за долги! Впрочем, мне все еще не верилось, что Шакловитый сказал Андрейке правду насчет его холопства. Соврал, наверное, чтобы еще сильнее запугать ребенка, внушить малышу мысль о безвыходности его положения. Надо спросить у Саввы Романовича – он, как гид, наверняка знает истинное положение вещей! Я повернулась к страусу, стоящему сзади нас троих вместе с Ленькой и Пашкой. Птица внимательно глянула на меня сверху огромным глазом и заявила: