Виктория Булдашова - Осень давнего года. Книга вторая

– Не сомневайся, Ира: Шакловитый не обманул мальчика. Отец его, хамовник Ефим…

– Кто-кто? – нахмурился Сашка.

– Хамовниками в то время называли ткачей. И он в самом деле задолжал советнику Софьи Алексеевны, чтобы заплатить налог в государственную казну. Деньги-то были невеликие: всего восемь рублей да три алтына. Но разве мог Ефим сесть в долговой застенок? Ведь у ткача хворая жена и, кроме Андрюши, еще трое детей. Что бы с ними сталось без единственного-то кормильца? И потому, сколько ни плакала Ефимова супруга, сколько сам он ни кручинился, а не нашлось у семьи другого выхода, кроме отдачи старшего сына Шакловитому.

– Навсегда, что ли?! – возмутилась Ковалева.

– Нет, Света. Закладной холоп – не крепостной крестьянин. Его можно выкупить на волю. И вообще… Нас с вами, конечно, возмущает такое безобразие: маленький ребенок – и вдруг раб. Но в 17 веке продажа себя или своих детей в холопство была обыкновенным делом.

– И на сколько при этом уменьшился долг Ефима? – деловито поинтересовалась Ковалева.

– А ни на сколько. Служба мальчика советнику – как бы вам это попроще объяснить? Ну, в общем, сейчас это называется: проценты по кредиту, а не основная сумма. Пока хамовник не вернет все деньги полностью, Шакловитый не отдаст ему Андрюшу. А на ткача, как назло, сыплются несчастья: то дом у него чуть не сгорел – семья потратилась на достройку, то корова сдохла – и как оставить детишек без молока? Пришлось опять занимать, другую животину покупать. Вот и не может Ефим наскрести денег на выкуп сынка из кабалы.

– Лох какой-то! – зло сказал Щука. – Мой отец обязательно что-нибудь придумал бы, но не отдал бы меня этому прибабахнутому.

– Ну, почему же прибабахнутому? – поинтересовалась я. – Ты ведь, Ленечка, и сам такой же, как Федька, – вечно долбающий малышей гад. Поэтому вы с ним – братья по разуму. А родственников обзывать нехорошо!

Щукин растерянно моргнул. Дернувшись, балбес хотел щелкнуть меня по лбу. Но не успел: сам получил клювом по макушке от Саввы Романовича – и, очевидно, крепко получил, потому что зашипел от обиды, как сдувающийся воздушный шар. Из глаз Леньки градом посыпались слезы.

– Рядовой Мухин! – обратился страус к Пашке.

– Я! – опасливо отозвался мальчишка.

– Ну-ка, скажи, чего вы, военнослужащие Российской армии, не должны делать ни в коем случае?

– Настоящий солдат никогда не ударит ребенка, женщину или старика! – отрапортовал Мухин, покосившись на Щуку.

– Молодец! Рядовой Щукин, повтори три раза!

И пришлось Леньке, неудержимо всхлипывая, бормотать сквозь зубы солдатское правило. Честное слово, я бы на месте Саввы Романовича заставила Щуку говорить его не три, а сто три раза – и гораздо громче и четче! Но ничего, мы свое удовольствие все же получили. Поверьте, слышать такие слова от нашего давнего врага – пусть и сказанные по приказу! – было прекрасно. Мухин, глядя в землю, тоже прятал насмешливую улыбку.

Карета наконец добралась до Потешного городка и остановилась. Толпа сопровождающих женщин и подростков расположилась за ней почтительным полукругом. Вперед вышел долговязый парень лет семнадцати и зычно провозгласил:

– Ея величество царица-матушка Наталья Кирилловна прибыла к сынку своему, Петру Первому Алексеевичу, Великому государю, Царю и Великому князю, всея Великия, и Малыя, и Белыя России Самодержцу, с любовью и родительским попечением!

Царицына свита низко опустила головы. Восторженный вздох пролетел по толпе у ворот. Господа согнулись в глубоком поясном поклоне, их слуги повалились на колени, лбами в землю. Юноша подскочил к экипажу, распахнул дверцу и тоже замер, переломившись пополам. Вниз по ступенькам сошла молодая женщина. На ней было скромное платье. Черный платок, повязанный вокруг головы, оттенял черты прекрасного лица. Мы с подружкой разочарованно переглянулись: и это – царица? А где ее роскошный наряд и золотая корона? «Впрочем, – вспомнила я, – русские государыни носили, кажется, не корону, а только легкий венец с одним или тремя зубцами. Он надевался сверху на кисейную фату, которая окутывала волосы, плечи и спину. Но тут и о таком венце речи нет! А вместо белой накидки – черный платок. Может, Наталья Кирилловна отказалась от своего сана и стала монахиней? Нет, не похоже. Вон как все ей кланяются – глаза боятся поднять на матушку-царицу!»

Государыня быстрыми шагами направилась к воротам. Они, как по волшебству, распахнулись перед женщиной. Никто вокруг не посмел даже шелохнуться, пока Наталья Кирилловна не ступила в Потешный городок. Потом толпа распрямилась, разошлась на обе стороны, чтобы пропустить вслед за царицей ее придворных дам и пажей. А уж когда в проеме исчез шитый серебром кафтанчик самого младшего из мальчишек, князья и бояре ломанулись в Пресбург, как стая диких лошадей! При этом они спесиво надували щеки, норовили оттолкнуть друг друга от ворот и первыми пройти в них. Мы видели, как Шакловитый, оказавшийся проворней всех, – а кто бы сомневался? – ударом ноги далеко отбросил не успевшего дать дорогу господам Дормидонта Ильича.

– Коа-акс! Коа-акс! – испуганно проблеяла квакуха, пятясь вдоль стены перед разноцветным потоком сановников.

И никто, представьте себе, не удивился таким странным «словам» новоиспеченного конюха! И никто не шарахнулся в сторону при виде его жабьей оболочки, зелено вспыхнувшей в солнечных лучах – а ведь Дормидонт был уже вытолкнут из тени!

– Люди не видят его мерзкой сущности, – покачала головой Светка. – Жаль! Ведь если бы заметили, что конюх – чудовище, уж точно не пустили бы его в городок.

– И фофан не смог бы навредить Афанасию! – рубанул воздух рукой Иноземцев. – А пришел сюда жмотяра именно за этим, разве не ясно? Глядите-глядите, он спокойно заходит в ворота, как нормальный чел. А сам – жадный урод!

– Ну и рожа! – хищно осклабился Щукин, проследив глазами, куда мы смотрим. – Я таких здоровущих жаб еще не встречал. Слышь, Паха? Пошли отпинаем ее, жирную! Ух, дрожит, переливается – настоящее желе! Давай быстрее, а то не догоним, уйдет!

Мухин, взглянув в бугорчатую спину Дормидонта Ильича – селянин последним вошел в Пресбург, – втянул голову в плечи и пробурчал что-то невнятное. Забывшийся Ленька, грубо пихнув приятеля, поволок его к воротам – разве мог Щука пропустить такой случай? Ведь издевательства над слабыми всегда были для него любимым развлечением! Этот дурбень видел перед собой не человека, а жабу – хоть и огромную, но без зубов и когтей, а значит – беззащитную. И уже предвкушал, как они сейчас с Пашкой будут над квакушкой безнаказанно измываться.

– Взво-од, стой! Раз-два, – скомандовал мальчишкам Савва Романович.

Щука злобно дернулся и выругался сквозь зубы, но все же остановился. Пашка сделал то же самое – с видимым облегчением.