Виктория Булдашова - Осень давнего года. Книга вторая

– До чего же он скромен и смирен! Вздыхает с умилением. Голову склонил, лапы свои жабьи сложил, как ангелочек, глаза-тарелки в землю уставил. А сам, небось, только и думает, что о тех двадцати рублях, жмот зеленый!

– Погоди, Ир, – Светка опять схватила меня за руку. – Лучше посмотри, кто вышел пред царские очи!

Меня передернуло: посередине разряженной боярской стаи стоял, льстиво ухмыляясь, Шакловитый. Наталья Кирилловна смотрела на него с нескрываемым отвращением. Отведя в сторону руку, Федька изящно поклонился в пояс – сначала царю, потом царице-матушке. Провозгласил высоким голосом:

– Государь наш пресветлый Петр Алексеевич! Царица-матушка всемилостивая Наталья Кирилловна! Царевна-государыня Софья Алексеевна шлет вам со мной родственный привет и пожелания доброго здравия и благополучия!

– Ишь ты, до чего ловок, шельмец! – опять прогудел рядом с нами знакомый голос. – Не хуже немчина умеет европейский политес соблюсти, только что не подпрыгивает и шапкой перед собой не метет. А все же пустое это дело. Один блезир, и больше ничего!

– Почему, Борис Алексеевич? Разве не отменно учтив пройдоха Федька, не благолепен в движениях? Я ему даже завидую. Мне, грешному, не удалось бы столь легко согнуть и разогнуть стан перед Петром Алексеевичем. Куда уж, с моим-то пухлым чревом!

Справа и чуть впереди мы увидели расшитые золотом кафтаны Голицына и Троекурова. Иван Борисович огорченно тряс седой бородой: до того ему было обидно не иметь утонченных манер Шакловитого! Голицын хмуро отрубил ему:

– Вежливость тогда уместна, когда исходит из искреннего добронравия! Федька же, хотя и умен, и речист, и смел, а зело жесток! Я слышал уже нынче от тебя про его несчастного холопа-семилетку. Но, поверь, лютость Шакловитого не токмо на сего дитятю падает! Помнишь, несколько лет назад он начальствовал над Пушечным двором? Так вот, мне доподлинно известно: голова пушкарей московских Ивашка Кержавин написал на Федора Леонтьевича слезную жалобу, что, мол, приезжает Шакловитый к ним на двор пьяным и нещадно бьет ни в чем не повинных мастеров. И еще знай: царевнин советник – настоящий заплечных дел мастер! Прошлой осенью он лично, по своей охоте, проводил сыск по поводу доноса на вдову Марью Брусилову. В кляузе было написано, что она якобы говорила кому-то затейные и к смуте завидные слова. Да мало ли что может сболтнуть по легкомыслию глупая баба! Но Федька дал делу полный ход, запытал вдову чуть не до смерти – и все сие, как я слышал, с улыбочками да прибаутками. Каково? А ты восторгаешься ловкостью его поклона государю! Нет уж, Иван Борисович. Лучше тяжело кланяться, да быть добрым христианином, чем извергом, Шакловитому подобным.

Мы с подружкой удрученно переглянулись. Действительно, просто редкостный гад этот Федька! Иноземцев повернул к нам голову. Его щеки пылали.

– А что вы хотите, – процедил сквозь зубы Сашка, – если этот дяхан – главный советник Софьи? Сама царевна – разве не жестокая? Пройдет несколько лет, и она захочет напасть на Петра – своего брата, между прочим. А зачем? Да чтобы власть удержать, не отдавать ее законному государю! Вот и Федька ей под стать, чему тут удивляться.

Шакловитый меж тем, прижимая руку к сердцу, извивался ужом.

– Ах, государь ты наш батюшка, – сладко вещал советник, – не вели казнить, вели мне правдивое слово молвить. Мягок я сердцем, жалостлив до крайности…

Над головой Шакловитого замельтешили какие-то бархатистые комочки. Я вгляделась: это была стая шмелей. Федькин язык удлинился и с треском вывалился изо рта, как толстая колбаса. Насекомые роем опустились на него и густо облепили «сардельку» с разных сторон. Придворные и князья, выпучив глаза, уставились на советника. Шакловитый удивился, глянул вниз, икнул от страха, но не умолк. Видно, ему очень хотелось доиграть перед государем взятую на себя роль любящего наставника. Правда, шепелявил и картавил при этом Федька просто немилосердно. Царевнин советник сипло бубнил:

– Потому и не могу я, надеза-госудаль, по доблоте своей не сплосить тебя с заботой дусевной: посьто тлудись ты на подлых лаботах луцьки белые? Посьто не белезесь здлавие цалское, для нас, лабов твоих, длагоценное? Слысьно на Москве, будто ты сам, своею особою, масесь на постлойках то тополом, то лопатой, находясь пли этом беззаботно следи людей плостого звания. А если кто по неблезности, а пуссе того – по злому умыслу возьмет, да и глубо заденет свясенное тело помазанника Бозьего? Сьто тогда?

Из-за стены, шурша крыльями, выметнулась довольно крупная Ложь. Стрекоза распласталась на груди Шакловитого, сжав его шею мягкими жвалами. На кафтан Федьки ручейками потек желтый яд. Советник закашлялся.

– И что тогда? – насмешливо спросил Петр.

– Да как зе? – воздел руки вверх Шакловитый. – Возникнет посягательство на цесть и здлавие Петла Пелвого Алексеевиця – Великого госудаля, Цаля и Великого князя, всея Великия, и Малыя, и Белыя Луси Самоделзца. Вот о цем селдецьная боль моя. Пецялюсь я днями, не сплю ноцями, телзаясь дусой об опасностях, тебе глозяссих, надеза-госудаль. А уз сестлица твоя, свет-цалевна Софья Алексеевна, и вовсе глаз от слез не осусает, беспокоясь о твоем благополуции…

Шакловитый повалился на колени, картинно простирая руки к Петру. Стрекоза на Федькином горле вздрогнула от радости и мгновенно увеличилась чуть ли не вдвое. Еще бы! – ведь боярин врал без всякого стеснения. Только вот голос окончательно изменил обманщику. Советник, стоя на коленях, бил себя в грудь и пытался еще что-то сказать – куда там! Из его груди вылетало одно глухое сипение. Придворные ошалело наблюдали эту сцену. И, между прочим, в глазах многих из них я увидела откровенное злорадство! Многие крестились, шептали слова молитв, но ни один из царедворцев даже не подумал помочь Шакловитому – хотя бы прогнать шмелей или снять с его шеи стрекозу! Красивое лицо Натальи Кирилловны заалелось от еле сдерживаемого гнева. Ее большие черные глаза сверкали. Очевидно, присутствующие крепко недолюбливали этого человека – и я их понимала: у меня тоже не было к боярину особого сочувствия. Только вот…

– Кирилл Владимирович, – удивленно спросила я скворца, – скажите: мне это кажется или действительно Петр, единственный из всех, не видит, что творится с советником? Он смотрит на Шакловитого равнодушно, как ни в чем не бывало. А остальные – и государыня в том числе – в омерзении подались назад. Может быть, царь слеп?

– Нет, Ирина, – с готовностью ответила птица, – со зрением у Петра все в порядке. Но царь с самого раннего детства так привык к лести, расточаемой ему с разных сторон, что пока еще не может различить ложь в словах Шакловитого. Для юного государя низкопоклонство в свой адрес – норма обращения с окружающими, потому он принимает вранье советника за чистую монету. Соответственно, мальчик не замечает ни шмелей, поедающих язык Федьки, ни белую Ложь на его горле. Государя только забавляет неизвестно откуда взявшиеся хрипотца и косноязычие советника, а посмеяться Петр очень любит.