Анна Таури - Несущие Свет

Чей-то голос позвал ее.

И она пошла на этот звук… Все равно: дорога одна, он догонит.

Потом долго ждала его на остановке.

Дождь намочил ее волосы, а его все не было.

И тут она вспомнила, что там была развилка.

И побежала назад, тяжело переставляя ватные ноги.

У развилки его не было… Она бежала по боковой дороге, ища его глаза в каждом прохожем.

***

Сердце стучало все сильнее и сильнее. Задыхаясь от усталости, она металась из стороны в сторону, и все никак не могла найти его.

А где-то далеко на юге Даяна корчилась в агонии огня, стенала и плакала… Вот только плач ее не слышал почти никто, кроме того, о ком был он…

И далеко на севере Фиалкора мучительно медленно угасала в пучине реки. Дарованная ей долгая и крепкая жизнь все не хотела обрываться. Душа ее неистово кричала, и звук этот распугал всю рыбу, заставив зацвести поверхность быстрой и глубокой реки… И не было у нее сил даже на малейшее движение рукой, не то, что на простенькое заклинание, способное в одну минуту освободить ее. Все силы она потратила, пытаясь достучаться до него, и теперь была обречена умирать, разрываемая изнутри тягучей жидкостью…

В небольшом подвале на западе кинжал проткнул Его плоть. Рыдая, Мария обняла медленно холодеющее тело. А через секунду и ее сердце пронзила острая боль – мягкая и эластичная мышца треснула пополам…

***

Она проснулась

Тук-тук… Туки-тук… – билась жизнь внутри него.

Странный сон… Почему она не могла найти его? И что бы это могло значить?

Беспокоиться не хотелось – это она всегда успеет. Сейчас ей хотелось лишь насладиться его присутствием, таким редким и таким желанным.

Потянувшись, она поцеловала его в щеку. Он на миг открыл глаза…

***

И где-то на юге капля слезы с сурового старческого лица скатилась на горстку пепла.

А на севере вдруг развязалась веревка, туго приковавшая к ней непосильную каменную ношу.

На западе она подняла голову и увидела его в одеянии радуги. Протянула руку…

***

Сила кружила по комнате. Сила залетала под диван и скрипела дверцами шкафа. Сила ворочала цветы в горшках.

Лишь только не трогала Сила двух человечков, которые спали, прижавшись друг к другу.

Впервые за миллионы лет эта упрямая девчонка смогла проникнуть в его глаза. И с восторгом наблюдала его сон…

…Их сон…

А где одинаковые сны, там и судьба одна.

Я давно мечтала жить в этом городе, и вот, наконец, меня взяли на работу. Да, обычным бухгалтером, да, в небольшой компании, и с зарплатой было достаточно скромно, но ведь это был столь любимый мною город. Мне очень повезло. Впрочем, рассказ не о работе. Он о Ней.

Елена Андреевна была «знакомой подруги сестры мужа дальней родственницы», и у нее почти в самом центре города пустовала комната в просторной квартире старинного дома. Мама через каких-то знакомых вышла на нее, и та согласилась принять меня – так я и стала у нее жить. Первое время я честно норовила оплатить аренду, ведь жилье бесценное, но она только отмахивалась – не стоит, мол – а в глазах мелькало выражение, будто это она мне еще что должна. Странное выражение.

Прекрасная женщина. Вот сижу и думаю, как можно описать ее сухими строчками, вместить этот необъятный образ в горстку слов. Никак…

Она была для меня тайной. Простой, по-домашнему уютной и бесконечно загадочной. Лет ей было около сорока пяти. У нее были длинные (аж до пояса) русые волосы, ниспадающие водопадом невероятной красоты, и огромные серые глаза – мудрые, понимающие, с хитрым огоньком.

Слегка полная, невысокая… Ну вот, стараюсь описать, а мои фразы абсолютно ни о чем не говорят. Как вам передать, кем она была? Как она говорила, ходила? Сколько в этом всем было изящества, гармонии? Даже сейчас, когда представляю себе ее образ, мне становится спокойно и легко, словно передо мной была фея или ангел.

И невероятная коллекция книг в доме. В этом была вся она: хорошие, да что там – прекрасные книги, все до одной, где каждая – шедевр. Я всегда много читала, чем и заработала очки с прилегающими вечно красными пятнышками на переносице, которые то и дело хочется потереть, особенно когда нервничаю.

Эти книжные стеллажи были моим раем. Отдельно полки с классикой, отдельно – с модерном, дальше искусство, эзотерика, философия, психология. Но нигде ни одной банальности, ничего посредственного. Казалось, там, на этих полках из соснового дерева, крытых темно-красным лаком, приютилась и мирно дремала вся душа человечества, все, что в нем есть великого.

А еще она была мастером слушать. Это мастерство шло у нее изнутри, и было абсолютно естественным. Одного ее присутствия было достаточно, чтобы знать, что ты не один. Сколько раз она меня спасала одним взглядом, одним понимающим кивком. И никогда никаких нравоучений, заученных фраз. Она просто была рядом, и я говорила, говорила до тех пор, пока сама не находила нужный ответ. И в тот момент хитрые огоньки ее глаз взрывались радостью – как смотрят на ребенка, который наконец-то сам, ни за что не держась, прошелся по комнате…

Мы часто (особенно в так частую тут непогоду) могли сидеть вечером за чаем. За очень хорошим чаем (ну, это уже была моя слабость). Иногда говорили, а иногда просто слушали. Как друг друга, так и мир за окном, ветер ли, дождь ли, метель ли за тонким окном. И становилось так тихо и спокойно, будто времени не существует.

Я только переехала, и была в таком восторге от города, что мне бесконечно хотелось рисовать все-все-все. Первая же картина давалась с огромным трудом. И когда я ее закончила, то решила подарить Елене Андреевне. На картине был изображен средневековый город – вид из окна где-то высоко под крышей, и весь город был виден как на ладони: тропы, аллеи, дома, люди – все заняты своими делами, и все вместе – целая жизнь. Мне хотелось отразить душу того места, где я тогда жила, так, как я его чувствовала и видела.

Она с неподдельным интересом и восхищением долго-долго смотрела на картину. Мне же было одновременно и неудобно, и радостно – получилось, значит. Потом улыбнулась, все еще отрешенная: «Спасибо. Это… чудо просто». А я была бесконечно рада.

Работала она в школе психологом. Я долго не понимала, зачем ей эта школа. Она была настолько хороша, что частная практика у нее бы процветала, и мне тогда казалось, что ее дар пропадает, обесценивается. Скольким бы людям она могла помочь… Ведь в школе это лишь формальность. На мой вопрос – как же так, она сначала задумалась, а потом ответила, что «на детей еще можно повлиять». Я тогда никак не могла понять, о чем это она.