Александр Стребков - На закате

зотической, такой полуподпольной торговой деятельностью, которая боль- шинство постоянных участников торгового процесса вполне устраивала. Тол- кучки-барахолки были в каждом районе города: будь то Сельмаш, Лен-горо- док, Нахичевань или любое другое при-рыночное бойкое место, но кроме Старого базара остальные барахолки постоянно подвергались облавам и раз- гону милицией. На Старом базаре – это мероприятие было всегда малоэффек- тивно. Торговали барахлом на восточной окраине рынка, по переулку Се- машко и почти до самой набережной по обе стороны проезжей части. Транс- порт на этом отрезке почти не ездил. На земле были разложены всевозмож- ные товары, будто скатерть самобранка. Торговали всем, чем бог послал: от

булавки, заколки с костяным гребешком ручной работы дореволюционного мастера, до изделий высшего качества холодного оружия или стартового пи- столета, переделанного под боевые патроны «мелкашки», а то и «Мака- рова». Отдельной территорией под названием «пятак» была вотчина барыг: по скупке всего, не гнушаясь вонючих портянок-онучей, которые ещё в Граж- данскую войну носил сам маршал и донской казак Семён Будённый. Музей- ный раритет, – нечего сказать… Повесь в изголовье кровати, на «быльце», и

нюхай всю ночь, вспоминай «героев» Гражданской войны. Ночью явился та- кой «герой» к тебе во сне, а ты как заорёшь: «Спрашивается, – за какие такие коврижки?.. За что вы, сволочи, столько народу сгубили?!..».

Скособочившись, опустив голову и стараясь не глядеть в лица встречных прохожих, при этом задумавшись, Иван Ильич тащил свой дорожный чемо- дан, решив, ещё на квартире у бабки, что и от него он постарается изба- виться. На ходу ещё и размышлял о своей падшей судьбе на сегодняшний день, говоря о себе, как о ком-то постороннем, который нагло вклинился в

его размеренную и, до того рокового дня – пожара на фабрике – вполне бла- гополучную жизнь. «Жить в чужой шкуре, не имея прошлого, не ведая пред- стоящего завтрашнего дня, – и так до конца своей жизни?!..» – спросил «ко- роль трикотажа» себя. Осознать всё это полностью, для него было уже не под силу. Расшатавшаяся за последние три месяца психика, порой выдавала вы- крутасы, которые ранее, как отменному чиновнику-служаке, были для него неприемлемы. Обладая большой эрудицией и логическим мышлением, в по- следнее время стал замечать за собой, что те духовные ценности, ранее кото- рым придавал огромное значение, медленно, но неуклонно испаряются из его сущности, как таковой, и он, словно лужа на дороге после дождя в жар- кую погоду, постепенно исчезает из этого мира. Появившееся презрение к

себе, в отдельные минуты толкало на крайний шаг, который всё чаще стал по- сещать его сознание, что лучше бы он сел в тюрьму, тогда бы, по крайней мере, меньше бы страдал душевно. Там, в тюрьме, по его мнению, не было

бы свободы, но осталось бы и никуда не делось его прошлое, имеющее для него первостепенное значение, ибо он был не простым работягой, а всё-таки директор крупной фабрики, где работает более пяти тысяч народу. А так, кто он?!.. – человек, которого не существует на свете!.. И как теперь он стал осо- знавать, что падать с высоты директорского кресла в безвестность, в болото

бродяжной жизни, не только страшно, больно и смертельно опасно, но ещё и гадко, как будто чужой блевотины наелся. Это не спившемуся токарю или

слесарю перевоплотиться в личину падшего на самый низ, на дно, человека, – тем не привыкать, они порой к этому шли не одно десятилетие, а тут в одну ночь, взять, и всё потерять – даже имя своё…

Шакалы.

Добравшись до Старого базара, Иван Ильич всё это время продолжал ис- пытывать в душе свинцовую тяжесть. Подозрительно относясь к каждому встречному прохожему, не говоря уже о блюстителях порядка, которые даже

издали вносили в его сознание панику, потому у центрального входа в рынок, он, покрутив головой, выбрал женщину в чёрном рабочем халате, которая

подметала прилегающую к рынку территорию, и подойдя, уважительно к ней обратился:

– Будьте любезны, скажите, как мне попасть на переулок Семашко?

– Проходите вон в те ворота и через весь рынок идите к тот конец, там и найдёте свой переулок, – сказала женщина, не поднимая головы и продолжая мести тротуар.

Спустя время он уже шёл по переулку, где справа и слева, по тротуарам и газонам, был расстелен на газетах и шпалере всякий товар, а то и на ветвях деревьев висел. Крутя головой и бегло рассматривая барахолку, на которую ему пришлось попасть впервые, Иван Ильич был поражён обилием и разно- образием ассортимента. Здесь продавалась всякая всячина и именно от этого обилия, внутреннее чувство предсказывало Ивану Ильичу, что выгодно про- дать ему вряд ли удастся, такого тряпья, как у него в чемодане – загнать и втюхать, лоху, поскорее и подороже – здесь предлагалось горы. Устроившись под деревом недалеко от какого-то угла, открыв крышку чемодана, стал рас- кладывать вещи: двое брюк, три сорочки, два полувера, ещё новый, импорт- ного производства, спортивный костюм «Адидас», шарфики, целая подвязка разноцветных галстуков и остальное по мелочи. Мимо брели сонные прохо- жие-зеваки, мало чем напоминающие покупателей, а он, застыв в ожидании, продолжал надеяться, что кроме ротозеев и вольношатающихся, из числа ко- торых ни одна, сволочь, даже не удостоила взглянуть на его вещи, возможно, где-то там, бредёт на подходе к рынку его потенциальный покупатель, а мо- жет, ещё только направляется в их сторону, выйдя со своего двора. Дело в том, что, Побрякушкин-Куцанков, как мы уже сказали, впервые в своей жизни столкнулся с такой щепетильной профессией, как барыга, торгующий на бара- холке, поэтому уже спустя тридцать минут, ему показалось, что он стоит тут уже не меньше чем полдня, а может, уже и все полгода или и того больше. С каждой минутой в душе всё таяла призрачная надежда, – продать хотя бы

что-то по бросовой цене. В ту минуту, когда он взглянул на ручные часы, ему пришла в голову мысль, – что часы – то! у него уж точно купят, ибо подобных наручных часов в свободной продаже никогда не имелось. Часы дорогие, ко- мандирские – «Полёт»: ценные, притом подарок на его сорокалетие от жены

и тёщи. Рядом с ним, по другую сторону дерева, сгорбившись сидит худосоч- ный старичок на низеньком табурете, перед ним стоит миниатюрный верста- чок, на котором закреплены такие же маленькие тисочки, а рядом игрушеч- ная наковальня, на которой он таким же мизерным молоточком что-то всё время выковывает: звонким постукиванием и подобно дятлу. За всё время, как заметил Побрякушкин, старик не удостоил его даже взглядом, хотя, когда Иван Ильич пристраивался с ним рядом для торговли, он поприветствовал