Павел Тиккоев - ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

Той же ничуть не мешкая, был уже на втором этаже. Отстучав по коридору башмаками, он вкопытился у нужной ему двери, огладил причёску, внимательно осмотрел и что-то оправил в форме, взялся за ручку и, резко открыв дверь, буквально возник возле стола училки немецкого. Эмка от неожиданности сглотнула очередной плюсквамперфект и он, застряв где-то в гортани, совершенно лишил Эмку возможности что-либо говорить, но зато необыкновенно выпучил ей глаза. Класс, как обычно, слегка гудевший, тоже присёкся и приступил к анализу явления.

В общем, Тою подфартило оглядеть всё сборище в полной тишине. Из его компании в классе не было никого, даже Хомеля, хотя тот скорее был «периодически примыкавшим» и чаще вёл “дикую жизнь”, общаясь исключительно с боксёрскими перчатками. Учился Хомель, в отличие от остальной компании Тоя, плохо и весьма трудно, впрочем, немногим хуже Анастаса.

«Всё-таки не пошли… Нормально!» – решил про себя Той, не успев строгостью взора прикрыть вылезшую на его лицо улыбку-удовольствие.

– Чё за чудо, Эм Мудистна, – порвал тишину Гонза и умышленно за счёт гнусавости переиначил отчество немки (паспорт величал её, как Модестовна). – Кому-то чё можно, а кому-то ни чё… не надо!

Он, конечно, не преминул кольнуть “немку” за её постоянные упрёки к нему, свершаемые Эммой из урока в урок со стабильным звучанием: «Вам Газновский, видимо, вообще ничего не надо!». Но следует отдать должное – эти упрёки были, в общем-то, обоснованными, потому как единственным познанием Гонзы в немецком языке и одновременно шедевром, признаваемым всеми без исключения, была неустанно озвучиваемая им фраза: «Ихь (по-немецки “я” – озвучивалось с сильным выдохом) стегаю (произносилось безапелляционно и жизнеутверждающе) кобылациён (это слово восклицалось победоносно с исторжением наружу глазных яблок)». Этот симбиоз дремучести познания и безграничной дерзости Гонза изрёк на одном из уроков, когда немка попросила его сформулировать хотя бы одну простую фразу по-немецки. Шокированная учительница, под захлёбный хохот класса и сама-то едва сдерживая смех, смогла лишь резюмировать:

– Вам, Газновский, от моих уроков ничего не прибывает… (далее по тексту упрёка немки в адрес Гонзы на каждом уроке)…

На Гонзу шикнули с разных сторон и класс, молча, воззрел на Эмму, пытаясь предугадать её действия. Немка же, демонстрируя беспомощность, всматривалась в Тоя и ни к чему не склонялась. «Ничего себе её выпучило. Вот это глазищи. Хотя, нет – ничего особенного» – мгновенно обдумал всё Той и обглядел училку от причёски до туфель.

– Ермила, мои парни не приходили, или выгнали уже?

– Не, Той, не были.

– Вы, может быть, объясните, что здесь происходит? – проявилась вдруг училка.

– Да всё нормально, зашёл вот проверить… И уже ухожу. Всё – ушёл!

Той развернулся и направился к двери, но тут – путь ему преградил Акимич, буквально вонзившийся извне в дверной проём.

– Во как! А мы вас как раз ждали. Я, собственно, и иду пригласить вас. Ведь, правда, Эмма Модестовна? – Той посторонился и, склонившись, плавным движением руки пригласил Акимича пройти поглубже в класс.

Директор не въехал в происходящее, но ещё более изумившись отвисшим губам заколоженной неожиданным развитием событий немки, а также из привычки иметь перед собой пустое от всех прочих пространство, машинально прошёл вперёд, предоставив Тою свободу дальнейших действий. Составленная же Тоем мизансцена из заключительного акта “Ревизора” вполне его устроила. А “обалдевшая массовка” из учеников класса тоже вполне себе удалась. И Той лишь на секунду задумался о том, стоит ли в завершение… взять, да и вляпать в “произведение” какую-нибудь отсебятину… Но верх взяла обидная укоризна за неудачную драку, прочитанная Тоем в глазах Ермилы.

– Ну, что вы так засмущались, Эмма Модестовна? Это наш директор – Ашурков Кирилл Миронович.

– Пришли проинспектировать процесс образования? – обратился Той к совершенно охреневшему директору. – Располагайтесь за моей партой – вон там, – Той указал рукой в сторону одного из свободных мест. – Чирба, сдвинься уже к окну! Директор долго ждать не будет.

Прозвучавший в полной тишине плавно-учтивый монолог Тоя завершился столь же благородным выходом его из класса и претворением двери. И этой гробовой тишины, а, следовательно, и внутреннего комфорта, хватило Тою, чтобы миновать коридор и выбраться на улицу. «Предстоит» – заключил он, прикинув один из вариантов последствий произошедших событий, но решил не вдаваться в подробности и переключился на другое. «Вроде они хотели идти на “стадик” в теплушку» – припомнил он и направил туда ставшие вдруг унылыми свои стопы.

Сразу за углом школы, как уже повелось, ему преградил путь не в меру огромный тополь. «Что-то и с ним происходит нето» – определил Той, внимательно вглядываясь в дерево. Он всегда ощущал этого долгожителя другим: дерзко-самоуверенным, а не тем, что предстало сейчас перед Тоем – это было какое-то умиротворённое спокойствие. «Что не так? В чём подмена?» – Тоя явно зацепила необходимость познания произошедшей с тополем перемены и он, заточив взгляд сужением век, заискрил им от вершины до корней… «Вот! Вот оно!» – чуть не воскликнул Той, уперевшись взглядом в снег, укрывавший низ ствола аж на самый метр от земли. «Конечно, вот где утратилась его “хватка”! Вот – чем он другой!». Той прикрыл глаза и погрузил себя в воспоминание: в лето, шелестящее тёмно-зелёной листвой, упоительно-свободное от уроков в школе. И этот тополь стал, в сей момент, спасителем для Тоя, изгнавшим из его подсознания нагнетавшуюся где-то внутри опаску за неизбежный разбор с отцом всего случившегося сегодня. Той смотрел на этого исполина, возвышавшегося над обителью, воспитывавшей раболепие перед ложными для него идеалами, и отчётливо осознавал, что не всё вокруг представляет собой “серую одинаковость”, а есть и отличия, свободные от удобной покорности и эти отличия самостоятельно распоряжаются своей жизнью. «Да! Я хочу быть, как он!». Той отступил на несколько шагов от этого гиганта, чтобы всмотреться в него всего, целиком и этот образ навсегда остался в его сознании, как уважительное превосходство и ненасильственное покровительство всему слабому… Той прикрыл глаза и снова стал крутить картину лета… Ствол тополя с множеством отходящих от него ветвей мужественно располагал на себе рытвины-шрамы, чередовавшиеся с огромными вздутиями-шишками, возникшими в результате преодолений природных напастей и злобных действий бездушных людей. Но эти боли нисколько не умаляли его силу, а лишь подчёркивали её. Земля, пытаясь освободиться от тополя, расслабила себя и выкорчевала над собой его коряво заплетённые толстые мускулистые корни. В этой борьбе с тополем она избрала себе в помощники ветер, вынесший часть её вон из-под корней и тем заголивший их крючковато-уверенную силу. Притворное же расслабление земли только добавило желания тополю скрепить ее и он, густо закудрявив отростки-когти, так сжал и подгрёб под себя землю, что она совершенно отказалась от дальнейших попыток отторжения и поддержала монолит дружбы с тополем. Так они совместно и затвердили свою красивую силу, периодически приглашая ветер, чтобы передать людям смысл своего бытия через шероховатый шум листвы, скрип ствола и похлопывание веток друг по другу…