Павел Тиккоев - ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

Урок физики на этот раз свёлся для Тоя к ожиданию драки и анализу происхождения белого пятна на оконном стекле. Физичка периодически и всегда безуспешно пыталась вернуть его в понимание эффекта интерференции света, но отчаявшись, подошла к парте Тоя и, чуть наклонив голову, отколоколила:

– Той, вы хоть что-нибудь из сказанного мной поняли?.. Или хотя бы слышали?

Тою такое внимание показалось чересчур назойливым и уж точно несвоевременным, и даже раздражающим. Недодумав про пятно, что само по себе было для него неприемлемо, он резко встал, хлопнул отворотом парты, демонстрируя тем своё недовольство, повернул голову в сторону училки, выкатил глаза и, затверждая каждое слово, отдекламировал:

– Вопросы по теме задают на следующем уроке, а не теперь.

Физичка вся как-то скуксилась, звонко отстукала каблуками до доски, резко развернулась и, выбросив вытянутую руку, указывая ею на дверь, выкипела:

– Той, выйдите вон!

Класс, до этого момента онемевший, вдруг как по команде всеобъемлюще заёрзал, заскрипел чем попало, сопровождая это нарастающим гулом. Кто-то усилил эффект ужё и гоготом в “запаренные” ладошки.

– Захватишь шмотки, – как мог громко, наказал Той своему соседу по парте; тот кивнул, подцокнул языком и, замутнив глаза, зыркнул на физичку.

Класс утих, наслаждаясь знаменитой, неспешной и вразвалочку походкой Тоя. А он, гипнотизируя взглядом плывущий под ногами пол, причалил к двери, остановился, постоял, приглядываясь к своим ботинкам, огладил волосы на затылке… ещё раз огладил и потом ещё раз… наконец, плавно, но широко отворил дверь, вышел из класса, очень медленно развернулся, подправил чёлку, внимательно поглядел на физичку и медленно-беззвучно прикрыл за собой дверь.

Училка рефлекснула поправкой ворота и подергиванием подбородка. Следовало как-то и что-то продолжить, но находчивость оставила и преподавательницу и класс. Всю эту неловкость спас Ермила, вкативший хлёсткую затрещину Гонзе, сидевшему на предстоящей парте. За что схлопотал Гонза – было не столь уж и важно. Да он впрочем, и не отреагировал на этот подзатыльник – видимо, впаяно было ему по делу. Но важным явилось то, что наступила понятность дальнейшего, а училка тут же нашла себе дело и отцокала каблучками до парты конфликта.

– Ермишев, вы, что себе позволяете? – взяла физичка ситуацию под контроль.

– Сами разберёмся, – буркнул Ермила и уставился на свои широченные кисти рук, сложенные друг на друга. И после этого действа Ермилы всему классу, кроме училки, стало ясно, что дальнейшего диалога между ними не будет.

– Ермишев, вы не слышите? Отвечайте, что у вас тут происходит?.. Вы будете отвечать?.. Встаньте, когда с вами учитель говорит!

Ермила заскрипел, зашуршал, заёрзал всем, что могло издавать какой-либо шум, согбенно поднялся, оттоптался с ноги на ногу и молча, уставился в темечко Гонзы. Но у училки, видимо, возникла маниакальная самоцель – выяснить хоть что-нибудь. Она с неподдельным упорством зачем-то продолжила попытки разговорить Ермилу.

Это развеселило и внесло интригу. Все понимали предстоящий исход и, разделившись на группы, стали подсказывать различные варианты действий для учительницы.

– Да, двояк ему вкатить… за поведéнку, – раззубатив рот, съехидничал Анастас, при этом хи́тро кося на “истукан” Ермилы.

– Родителей, родителей в школу – прямо на педсовет… не, лучше прямо к Акимичу, – клокотал Чирба, – в смысле – к директору, – поправился он, поймав недоумённый взгляд физички.

– Исключать из школы и прямо сразу… нет, прямо счас и вот тут! – выпрыснула из-под парты Наташка.

– Короче, Ермилу – в герои. За правду!.. Пожмите ему руку, товарищ учительница! Он защищал честь класса, школы, всех… вашу… честь, – правдоподобно и пафасно продекларировал Христик.

Девчонки прыснули, парни гоготнули, физичка отъелозила ворот свитера и, почуяв неладное, вернулась в реальность:

– Всё! Угомонитесь! Ермишев…

– Давайте дневник, Ермишев, – вторгся вялым голосом и закончил фразу училки Фасоль.

Сдерживаться тут было нелепо, да и невозможно и класс “ухнул!” и, видимо, на всю школу. Каблучки нарочито гулко откувалдили к доске, их ярость всё более наливаясь по мере хода, перекинулась на глаза училки и там закрепилась, а потом медленно, но неуклонно закоростила собой всё лицо.

– Не будем прощать эти наглые выходки, – писк вечно тормозного Вовы был теперь уже запоздалым и никак не писался с новым состоянием умов всех присутствующих. А могли ли они у кого-либо в этот момент разумно работать – это было большим вопросом.

Противостояние свершилось и забаррикадировало разумения в головах, причём каждому свои.

– Солев, подайте дневник.

Этот ход училки был ожидаем, но столь же, по мнению класса, и неудачен, если выбирать из всех предполагавшихся, потому как сопроводился безысходным и обречённо-тихим всеобщим: «Ррээхх!». Фасоль достал из “заплечника” [9] заплечник – рюкзак дневник и, предвкушая, что ему вечером предстоят поучения от родителей – кстати, некстати преподавателей института – потащил свою “хорошистскую паспортину” для написания пасквиля или просто размашистой цифры радикально-красного цвета напротив графы «поведение».

– Жертва несправедливости, – сопроводил Чирба, проплывшее мимо его парты, согбенно-обмяшее тело Фасоля.

И Фасоля действительно было жалко всему классу, потому как была известна его неспособность к тому, что называется “морально-волевыми поступками”. Большой и мягкий увалень без своего мнения, нет вернее со своим, но только с мнением внутри самого себя и не всегда даже для себя, а скорее для других – вот именно таким его все и знали. И эта выходка Фасоля, а со стороны Фасоля это была именно выходка, так вот эта выходка была весьма неожиданна для класса и могла быть объяснена лишь его сиюминутным порывом, вызванным совсем несвойственным Фасолю младо-задиристым проявлением. Хотя тут, наверное, ещё и подмешалось желание Фасоля не отстать и проявиться. Кстати, Той давненько уже примечал припухлость глаз Фасоля, когда тот поглядывал на Нинку Изотову. «Эх, ему бы “стержня” на этом проходе от парты до стола училки» – подумалось бы стороннему наблюдателю. Но, было – как было, и вяло-безвольная рука Фасоля вручила дневник в суетно-нервную руку физички.

Ермила тем временем, перестав уже быть причиной веселья, отошёл от исполнения роли “молча-мрачно-стоящего” и стабилизировался в положении “сплю сидя”. Впрочем, о нём в этот момент, скорее всего, вспоминал только Гонза, пытавшийся угадать: будет ли после урока что-либо дополнительно к затрещине или обойдётся лишь ею.

Что-то, предначертанное в дневнике Фасоля, подытожил прозвучавший звонок, сделавший уже никому не нужным продолжение всеобщего ехидства со злотворящими импровизациями. Тем более что звонок всегда был запуском процесса перехода от шопотно-записочного обсуждения текущих дел к громкому перекрёстному кричанию. Это, казалось бы, приводило к какофонии и хаосу, но именно они и становились желанной атмосферой в классе. И не столько даже новенькая, а и любая другая училка или учитель оказывались уже вне процесса и, сказав больше глазами, чем голосом: «Урок окончен», покидали класс…