Михаил Гарберман - Перемена

Я глянул на Таволайнена. Он подумал и тут же сделал «гопака», раскидывая свои длинные руки и ноги перед Томашем. Мы загоготали от неумелых движений.

– Это танец в честь посвящения, – хлопнул в ладоши Лиор. – Ты теперь на нашем телевидении, пиджачок. Урок музыки так урок музыки.

Прозвенел звонок. Мы пошли на обществознание. На следующий день позвонила бабушка Лиора. Все диски ушли. На другой день начались звонки Стефану на его телефон (его номер был указан на диске). Он принимал предзаказы, озвучивая двадцатку за диск. Десятку стоило сырье, и десятка – наше творчество. Но это лучше, чем ноль. Марк был в восторге. Мы пока совсем не понимали, что происходит.

Клип сделал круг, и пришел в лицей извне, с новыми учениками. Целую неделю мы наблюдали за группками школьников, которые тусовались по углам и пели текст на английском языке, пересматривая видео. Текст, конечно, не переводили. Символично, то на вторую половину декабря был назначен первый урок музыки. Мы уже приготовили пятерку новых дурацких видео, снятых вне школы, и теперь готовились ко второму эксклюзиву.

К дню икс мы продали первые двадцать два диска. У нас было две сотни мелочью, и это было настоящее сокровище.

Новогодняя атмосфера лени компенсировалась моими встречами с Марком. Я ездил до его дома четырнадцать остановок, до станции «Глория». Там нужно было идти еще минут пятнадцать до его дома. Войцевский был трагической фигурой в этом автобусе. Ведь автобус, который приезжал в эту глушь, отходил от дома, в котором была одна из квартир отца Марка. Трагизм потраченного времени. Ты можешь тратить минуту, но тратишь сорок.

Обсуждение стратегии наших будущих планов было в традициях Голливуда. Мы тогда только посмотрели первый сезон «Prison Break», где гениальный инженер планировал побег из тюрьмы, обложившись ватманами и стикерами. Стикеров мы не нашли, потому нарезали черновиков и сидели на полу, делая пометки в случайных местах. Выглядело очень эффектно.

– У нас ведь два варианта. Либо ждать, когда Лиор и Никита войдут в раж, – рассуждал я. – Либо ставить скучные постановочные вещи.

– Подождем, – вдруг сказал Марк, когда мы пошли посмотреть на куриц в курятнике.

– Чего?

– Еще одного эксклюзива. – Марк был загадочен.

На следующий день мы сидели в рекреации на первом этаже. Зимнее утро изобрели в аду, чтобы мучить им школьников.

– Привет всем.

Томаш купил новый костюм, купил новый черный галстук. Лица попроще в магазине, видимо, кончились.

– Урок музыки, парни, – подмигнул он.

На моего двоюродного брата повернулись шесть голов.

– Ты выглядишь как мумия в этом пиджаке, – резюмировал Лиор.

– Что намерены делать? – допытывался Марк.

– Импровизировать, – отмахнулся Таволайнен. – Не подгоняйте нас, посмотрим.

Томаш не успел отреагировать, прозвенел звонок. Камера уютно лежала в моем рюкзаке. Мы вошли в класс, на первый в этой четверти урок музыки. В нем Томаш сыграл главную и единственную роль в наших видео. В классе уже была она. Нельзя судить о людях по лицу, но эта была совершенно неприятная дама.

– Садитесь, дети. – Голос был похож на голос Амбридж из «Гарри Поттер и Орден Феникса». – Нет, не так.

Мы с Лиором сели вместе. Она взяла меня за руку и отсадила.

– Но мы сидим вместе, – начал было я.

– Вы учитель?

– Нет.

– Тогда вы делаете то, что учитель скажет. Мальчик и девочка сидят вместе. Так делают в нормальных школах.

Мы сели.

– Меня зовут Лидия, – говорила она, смотря в глаза то одному, то другому. – Мы с вами будем заниматься музыкой. Мне рассказывали, что вы музыкальные клипы любите снимать. Много слушали музыку, значит. Вот и посмотрим, как вы в этом преуспели.

Томаш поднял руку.

– Мы бы хотели сидеть вместе, – заявил он.

– Вы перебиваете учителей? – оборвала его Лидия. – Вы из какого района?

– А это тут при чем?

– Если вы до этого учились в загородной школе, где так разговаривают, так возвращайтесь туда.

– Простите, – поднял руку Томаш. – Мы не будем слушаться, если вы так будете себя вести.

Молчание в классе приобрело желейную форму, твердую и осязаемую. Мы с марком переглянулись, и нашли замешательство в лицах.

– Не слушайтесь, – согласилась Лидия. – Тогда вылетите из класса. Сели, как сидите. Любое нарушение дисциплины – удаление из класса.

Потом Лидия объясняла нам, что значит слово «музыка». Пыталась подкупать, раздавая календарики за каждый правильный ответ. Кого это могло вообще убедить? Но мы не дураки, календари взяли. Спросила, ходит ли кто-то в музыкальную школу. Лишь Лиор брал несколько октав, но это походило на кошачий вой.

В классе из-за чугунных батарей отвратительно жарко, и мы попросили открыть окно.

– Это не положено, – заметила Лидия.

– Но нам жарко, – не унимался Томаш, а он привык, что к его мнению прислушаются. – Вам же тоже жарко.

– Я сама решу, спасибо. Так, всем жарко?

Все боялись слово сказать.

– Ладно, открывайте. Вон то, последнее.

Я ощущал себя как в тюрьме. Только решетки между ей и нами не хватало. Томаш открыл окно, стало немного легче.

– Теперь мальчики к доске, – громовым голосом объявила учительница. – Сейчас они будут петь, а все остальные молчать. Вы, – ткнула она в меня пальцем. – Расставьте портреты бардов у доски.

Я взял портреты бардов и поставил их. Мне не нравилось делать то, что говорит новая учительница музыка.

– Парни, давайте, вас всего семеро. Выходим к доске, а я сыграю.

Делать нечего, вышли. С тетрадками в руках начали петь какую-то муть, я уже не помню текст. Девочки молчали, не выказывая никаких эмоций. Лидия сидела к нам спиной, за пианино.

– Больше темпа! – Пальцы в перстнях дубасили по клавишам.

Мы блеяли и смотрели друг другу в глаза со странной смесью собственной беспомощности и унижения.

– Душу, душу, мальчики, выворачиваем!

– Ну, ща я тебе выворочу, – вдруг прорычал Томаш, и в его руке непостижимым образом оказался мел. Он повернулся к доске и нарисовал барду с гитарой огромные усы.

– Не слышу ритма! – Учительница даже не оборнулась, так увлеклась. – Больше, больше духовности в слова!

– Ща будет – отозвался брат и начал писать на доске причины, за что он любит учителя пения. Причины были проиллюстрированы.

Я не знаю, как пели мы. Всё тряслось, хотелось расхохотаться. За две минуты Томаш исписал большой кусок мела. Человечки, органы, усы – триединство школьной доски тех времен. Внезапно музыка закончилась, и мы резко сомкнули ряды, закрыв собой исписанный кусок доски и портреты. Учительница поднялась со стула.

– Ну что, я недовольна, – улыбнулась она. – Пела слабо, «шарик» не тянули. Больше тройки поставить не могу. Садитесь.