Татьяна Ковган - #ЗаметкиГорожанинаВпровинции. Роман, написанный в Фейсбуке

А завтра в 8 утра у меня автобус.

1 октября

Иду по деревне и размышляю о том, как я буду здесь жить. Обошла все промтоварные магазинчики. Хорошо, что краску для волос купила с запасом – три упаковки, до Нового года хватит, а там попрошу дочь отправить посылкой. То, что продается здесь, – это смерть для волос, в городе такой злющей химией уже лет пятнадцать никто себя не травит.

Разглядываю бюстгальтеры, которые лежат на витринах: дешевые китайские кружавчики, поролоновые колпачки, которыми, в принципе, можно прикрыть грудь, если она молодая, упругая и ей не нужна никакая поддержка, а только тряпочка сверху для приличия. Я понимаю, что итальянское нижнее белье никто в деревню не повезет, но здесь нет даже белорусского трикотажа. Просверливаю взглядом идущих навстречу женщин – вот у этой грудь явно на пару размеров больше, чем у меня, неужели она смогла уложить ее в китайские кружева? Спрашиваю у соседки:

– Марин, а ты где нижнее белье покупаешь? Я ничего приличного в деревне не нашла.

– И не найдешь, – улыбается. – Я в Канск езжу, у меня там знакомая торгует «Милавицей».

Отлично. За нижним бельем они ездят в ближайший городок. Только я не смогу никуда поехать – у меня мама, которую не оставишь больше чем на пару часов. Снова иду изучать ассортимент местных магазинов.

Ух ты, резиновые сапожки – утепленные, прямо как у меня, а я за ними в город ездила! Только эти какого-то кислотного цвета и дороже в полтора раза, чем в городе. Они лежат в магазине прямо у входа в большой картонной коробке, вперемешку с калошами и кирзачами, сразу не разглядишь.

А вот эта ярко-розовая футболочка просто прелесть – огромная, размер на 64-й, и через все пузо Эйфелева башня со стразиками. Обязательно куплю себе такую, когда растолстею и впаду в старческий маразм.

Нашла в кладовке старый синий плащ, сшитый по моде 80-х. Кажется, еще бабушкин. Выстирала, разрезала, придумала, как сшить из него складной мешок с двумя ручками, в котором будет удобно носить дрова. Плечо по-прежнему болит, когда я левой рукой тащу в дом огромную охапку. А в таком мешке я смогу унести гораздо больше, не придется делать ежедневно по семь вылазок в дровяник.

Шью на своей электрической швейной машинке грубую плащевую ткань и чувствую себя виноватой. До сих пор я шила на ней только легкие блузочки и юбки, а теперь заставляю ее строчить ткань, которую в самый раз осилить только тяжелой производственной машине. Милая, прости. Может быть, когда-нибудь мне еще понадобится блузка из легкого крепа или батиста.

Замучили мухи. На улице уже давно холод, а они все еще живы и откуда-то лезут в дом. Они ползают по столу, по шкафам, по телу. Научилась бить мух газетой прямо на себе. Гадость и кровь.

Разбираю свои бумаги, которые дочь еще в августе аккуратно упаковала в ящик и отправила с братом в деревню. Дипломы, грамоты с городских, российских и международных конкурсов – мои личные награды, копии дипломов моих учеников – солидное педагогическое портфолио. Целые подшивки газетных страниц – образцы детских публикаций в городских СМИ. Качественные публикаций моих учеников, на которых учились новые поколения школьников. Зачем они мне теперь? Чтобы в старости с тоской перелистывать свои архивы, как престарелые барышни прошлых лет перелистывали страницы своих девичьих альбомов, в которых ухажеры – им, молодым и красивым, – оставляли восторженные послания в стихах? Выношу тяжелые охапки бумаг в баню и жгу в печи.

Задумалась о том, как я буду летом белить хату. В последние лет тридцать мы это делали вместе с отцом. Высота потолков – 2 метра 75 сантиметров. По деревенским меркам – дворец. Чтобы побелить этот дворец, который за зиму пробивается сажей от печного отопления, отец заносил в дом тяжеленные лиственничные козлы, на которые укладывал доски. Чтобы забраться на этот помост, мне требовалось три табуретки, из которых я сооружала себе лестницу. Чтобы побелить, например, зал, требуется все это сооружение передвинуть пять раз, предварительно спустив доски и разобрав помост, а потом собрать его снова. Так мы с отцом белили и нынче – в июле. Кто мне теперь будет помогать носить и переставлять козлы?

Мама штопает мои носки! Никогда не думала, что буду ходить в заштопанных носках – это же признак вопиющей нищеты. Но одной пары носков хватает на день-два – постоянно цепляюсь пяткой за какие-нибудь гвозди или щепки на кухне. Мама всегда штопала носки отцу, теперь штопает мне.

На кухне ужасно холодно, ледяной ветер хлещет сквозь щели из подполья.

– А мы закрыли дыру в подполье? – спрашивает мама.

Какую дыру? Оказывается, в подполье между фундаментом и полом есть специальное окошко, которое зимой надо плотно забить какой-нибудь старой фуфайкой и сверху заколотить доской – чтобы дом и подполье не перемерзли. А весной окошко снова освобождают, чтобы подполье проветривалось. Я должна была сама об этом догадаться?

Ладно, дыру нашла и заколотила. Мама продолжает инструктировать: зимой нужно обязательно закидать снегом стены дома по периметру до самых окон, так в доме будет теплее. И еще нужно будет хорошенько засыпать септик, чтобы не перемерз, – септик находится в палисаднике, отец всегда насыпал гору снега выше палисадника. Теперь, следовательно, все эти горы снега буду нагребать я?

Сегодня внимательно рассматривала по пути в магазин женщин, особенно тех, кому за сорок. Не увидела ни одной ровной спинки. У всех согнутые плечи, усталая походка. Даже у тех, кто еще пытается выглядеть модно и месит грязь на каблуках.

Иду и думаю. Мне 49. До пенсии еще далеко. Мне нужно на что-то жить, как-то работать дистанционно и зарабатывать. Сколько проживет мама? Десять лет? Пятнадцать? Пока она живет, я буду о ней заботиться. А что потом? Кому я буду потом нужна? Мир стремительно меняется, уже через пару лет он будет другим. Когда мне будет 60, никто уже не вспомнит о моих городских проектах, заслугах и регалиях, они никому не будут нужны. Значит, вернуться к прежней жизни я уже не смогу? Выходит, я здесь навсегда?

Друзья предлагают вернуться в город, снять квартиру для себя и для мамы. Я вспоминаю, что у мамы в доме повсюду прибиты дверные ручки – в туалете, в спальне, в душе, в комнате возле кресла, где мама обычно сидит. Эти ручки помогают ей сесть и встать без посторонней помощи и чувствовать себя более или менее самостоятельной. Раз в год оказывается, что ручки прибиты неудобно, и тогда они вывинчиваются и прибиваются снова, но уже на пару сантиметров пониже, или, наоборот, повыше, левее, правее, или разворачиваются под углом, чтобы маме было легче дотянуться. А возле ее кровати в пол вбита кривая загогулина от спинки старой железной кровати, держась за нее, мама может подняться с кровати самостоятельно. Кто захочет впустить в дом жильцов, которые исколотят весь дом дверными ручками и железными держалками? Да и в 70 лет постоянно кочевать с одной квартиры на другую, не имея собственного угла и надежного будущего, – это я могу так жить, мама не сможет.