Татьяна Ковган - #ЗаметкиГорожанинаВпровинции. Роман, написанный в Фейсбуке

Два раза в день я хожу в больницу к отцу, уговариваю выпить хотя бы стакан молока или кефира. Каждый раз заглядываю в холодильник, где оставила ему домашние вкусняшки, которые он любит, – еда нетронута. Все остальное время, когда я не в больнице, я закатываю бесконечные банки с помидорами, заправками и лечо, спускаю их в погреб, убираю под дождем огород, выкапываю морковку и свеклу, обрезаю малину, по ночам пишу заметки – словно ставлю зарубки, чтобы не потерять счет дням.

…Ярко-бордовые листья черемухи. Сквозь туман пытаюсь вспомнить, где я их раньше видела. Господи, уже осень.

У палаты отца меня встречает медсестричка.

– Зайдите к врачу, он просил.

– Что-то случилось?

– Готовим на выписку.

Все ясно без слов. Первые дни лечения отец чувствовал себя лучше, теперь состояние снова ухудшилось. Снова свистящая одышка, кашель, постоянный отход мокроты. Врач разводит руками:

– Понимаете, я бессилен. Снова начала скапливаться жидкость в легких.

– Ваши рекомендации: эуфиллин, беродуал?

– Да, эуфиллин, беродуал.

– Они не помогают.

– Что поделаешь.

– Нужно ли ставить бусерелин?

– Не вижу смысла.

Звоню брату и дочери. Предупреждаю, что в любой момент может понадобиться их помощь.

…Забираю отца из больницы. Спускаемся вниз на носилках, с трудом заталкиваемся в машину скорой помощи. Дома он с усилием поднимается на крыльцо. В дом не идет, садится в любимое кресло на веранде, тяжело дышит.

Там его и находит мама. С трудом перешагивает на костылях через входной порог – уже давно не может сделать это самостоятельно, а тут сама – подходит к отцу, тихонько гладит его по волосам.

…Последние четыре дня.

Мама рассказывает, что пока я ездила в больницу за отцом, два голубя бились в окно. К чему бы это?

Отец уже не может сам подняться с постели, идет по квартире, качаясь и с трудом передвигая ноги. Отказался ходить в туалет на ведро, которое я поставила возле его кровати, и идет к унитазу. Чистоплотность просто поразительная. Я никогда в жизни не видела у него грязных полосок под ногтями, а он всю жизнь работал на земле. В последние годы, когда мама не могла встать за утюг, сам гладил свои брюки и рубашки, но никогда не выходил из дома в мятой одежде. Вот и теперь отказывается сходить на ведро и мучает себя, хватается за дверные косяки, но идет в туалет.

…Два раза в день вызываю скорую. Болезнь сжирает пищевод: нарушен глотательный рефлекс, не всегда может проглотить таблетки. Когда начинает совсем задыхаться, звоню в скорую, чтобы поставили эуфиллин.

Слизь течет изо рта и из носа, отказалась от носовых платков, использую мягкие хлопчатобумажные полотенца – их хватает на дольше. Говорить почти не может, болезнь перебросилась на голосовые связки. Говорит отрывисто, односложно, вымучивая из себя слова. Я научилась понимать без слов, что ему нужно, – кружку для мокроты, воду, таблетки, полотенце.

…Прибегает тетя Нина, жена отцова брата. Брата уже несколько лет нет в живых, а Нина – по-прежнему добрый и надежный друг семьи.

– Нина, скажи Володе, – пауза, – картошки достать, – выкашливает отец и пытается объяснить, но слова перекрывает тяжелый свист, словно где-то в легких образовалась дыра.

Я все поняла. Володя – это Нинин зять. Отец вспомнил, что я не могу залезть в подполье за картошкой. Господи, зачем мне эта картошка, в доме все равно в последние дни никто ничего не ест!

– Пап, да есть у нас картошка, я уже достала. Нашел, о чем беспокоиться!

…Всю ночь из соседней комнаты слушаю, как он дышит, постоянно встаю поправить одеяло. Ему плохо. Он извивается по ставшему вдруг очень широким дивану, словно маленький черный измученный червячок. Одеяло постоянно оказывается на полу.

Захожу утром – на полу лужа, отец смотрит на меня испуганными глазами. Все-таки он сполз с дивана и не сделал эту лужу под себя. Я приношу ведро и тряпку, вытираю лужу.

– Пап, все в порядке, не переживай. Мы же тебя любим.

…Я разговариваю с медсестрой скорой помощи, приехавшей поставить укол.

– Я поставила ему еще феназепам, пусть поспит.

– Я боюсь давать феназепам, в инструкции написано, что снотворные нельзя при кашле и одышке.

– Уже можно. Давайте, пусть хотя бы спит. Вы же понимаете, что сейчас вы ему только этим и можете помочь.

Отец категорически отказывается пить феназепам. Я его понимаю, он не хочет последние часы жизни провести в бессознательном состоянии. Но я вижу, как ему плохо, и протягиваю две белые таблетки:

– Медсестра сказала пить две таблетки эуфиллина за раз, так будет легче.

Хорошо, что таблетки феназепама и эуфиллина похожи. Отец через силу уточняет:

– Это что?

– Эуфиллин.

Феназепам помогает уснуть на час-полтора, потом снова начинается приступ кашля и отход слизи.

…Я пытаюсь напоить отца молоком. Он уже две недели живет только на молоке – я специально размешиваю его, чтобы было погуще, не снимаю сливки. Отец с трудом делает один глоток, а второй идет обратно – на подбородок и грудь.

– Таня! – зовет он меня утром 18 сентября. Это все, что он может сказать, и даже мое имя выговаривает с трудом. Маму не зовет, помнит, что ей трудно встать с кресла и подойти.

– Да, пап.

– Не могу жить, – с трудом выдавливает он из себя.

Господи, если бы я знала, почему людям не дано умирать тихо и спокойно, когда придет их час. Почему надо корчиться от боли, ходить под себя, задыхаясь от собственной слабости и немощи.

Я глажу его по волосам:

– Пап, потерпи немножко, так надо.

Ближе к вечеру приезжает участковый врач. Отец уже ничего не может сказать, только хрипит. Тело посинело – это венозные пятна. Я теперь знаю, как это называется, – я уже не боюсь спрашивать у Гугла. Врач уезжает, я помогаю отцу лечь, берусь за ноги, чтобы поднять их на диван, – они ледяные.

…Я стою на кухне и смотрю в окно. Какой странный закат. Больше двух недель – ровно с 1 сентября – не переставая лили дожди. И вот впервые за все это время выглянуло солнце, окрасив небо в цвет малинового варенья.

…Мама закрыла отцу глаза – я не смогла. Все это время она была рядом, днем отправляла меня поспать хотя бы на часок, сама в это время была с отцом – поправляла одеяло, подавала воду и таблетки – и все это ковыляя на двух костылях. Что-то говорила ему утешительное.

…Мы сидим ночью в комнате с ней одни. Все позади. Скорая, участковый с типичной русской фамилией Семенов, который долго, очень долго пишет протокол. Затем приезжают работники ритуальных услуг, задают вопросы, которые сейчас кажутся совершенно не нужными. Когда будем хоронить? Будем ли забирать домой на последнюю ночь, чтобы попрощаться? Где будем хоронить: на старом кладбище или на новом? Нужно ли рядом зарезервировать еще одно место? Мама вздрагивает, когда до нее доходит смысл последнего вопроса.