Константин Зарубин - Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть

На Сашке были серые летние брюки и бледно-голубая рубашка, расстёгнутая на две верхние пуговицы. Льняной пиджак свисал с тумбочки у изголовья. Один выцветший кед стоял на полу, раскинув шнурки. Другой остался на ноге и вместе с ней упирался в спинку кровати.

– Саша? – позвал я вполголоса. – Лобач?

Он улыбнулся в мою сторону и вяло хлопнул ладонью по бордовому покрывалу.

– Привет, Костыль, – промямлил он. – Письмо моё получил?

– Ага. – Я подошёл ближе. – Спасибо.

Я заметил, что на Сашкиных лохмах, в прошлом беспросветно чёрных, проступила ранняя седина. До Риги мы пять лет не виделись вживую. Кроме цвета волос, впрочем, мало что изменилось. Всё первичные признаки Лунина Александра были на своих местах: тонкая шея, профессиональная небритость, впалые щёки затравленного гения. Только глаза, погашенные медикаментами, не были похожи на Сашкины.

– Отлично, – ответил он, закрывая эти чужие глаза. – Значит, ты в курсе.

Я хотел возразить, но одёрнул себя.

– Ага, – кивнул я. – Потом – в смысле, завтра – поговорим обо всём.

– Ммм, – утвердительно промычал он. – Поговорим.

Нужный диагноз Сашке ставили до половины шестого. Я сидел во дворе больницы на своей сумке и очень хотел есть. День был ясный и свежий. То ли дождь прошёл ночью, то ли в Риге в конце августа так положено.

Наконец выкатили Сашку в инвалидном кресле. Микроавтобус, всё это время стоявший напротив больницы, подъехал к крыльцу и оказался машиной «Янтарной обители». Сашку взяли под руки и завели в салон. С ним сел медбрат из «Обители», на вид чересчур хрупкий для своей профессии. Я сел рядом с водителем.

Когда мы отъехали от больницы, Сашка подал голос. Я сначала не разобрал слова. Думал, он обращается к медбрату. Но тот постучал меня по плечу.

– А? – я обернулся.

– Возьми ключи, Костыль, – повторил Сашка, глядя в пространство несвоими глазами. – От дома. Они в портфеле.

Медбрат вопросительно посмотрел на меня. У него на коленях лежал кожаный портфель, исчерченный царапинами.

– Может, я весь портфель возьму? – предложил я. – Если он больше не в статусе вещественного доказательства.

– Да-да, – засуетился медбрат. – Конечно, возьмите. – Он протянул мне портфель. – Вы же будете присутствовать при оформлении, да?

– Обязательно.

До «Янтарной обители» мы доехали за полчаса. Нас встретили на улице, у главного входа, в сени образцовых сосен и раскидистого козырька над крыльцом. Высокая немолодая женщина с деловой стрижкой представилась Валентиной, главврачом. Рядом с ней участливо жался мужчина по имени Янис, «старший специалист». Он был гладкий и хрупкий, как медбрат из микроавтобуса.

Валентина уважительно взяла Сашку за локоть и увела в сверкающие глубины клиники. Меня поразило, как она при этом говорила с ним: бесперебойно, негромко, вдумчиво, убедительно и сплошь о постороннем и приятном. Речь Валентины завораживала. Хотелось идти следом, слушать.

Но я остался в регистратуре, с Янисом. Он принёс мне кофе, которого я не просил, и разложил передо мной бумаги, покрытые мелким шрифтом. Всё было по-латышски. Янис полез в компьютер, чтобы распечатать перевод. Я остановил его. Меня подташнивало от голода и запаха кофе.

– Это ведь на один день, я правильно понимаю? Завтра, когда его сестра приедет, вы же всё равно по-новой будете офомлять? С ней?

В общем, я поставил четыре подписи в местах, отмеченных галочкой, и заплатил пятьсот двадцать евро за первые сутки. Сашка, естественно, мне их потом вернул. Страховка у него и правда неплохая. Неделю «Обители» ему покрыли без вопросов.

Когда я распрощался с Янисом и покатил сумку к выходу, вернулась главврач Валентина.

– Я провожу вас до ворот, – сообщила она.

Мы вышли из клиники.

– Вот по этой дорожке, – показала Валентина.

Она повела меня по дорожке из рыжей плитки, живописно присыпанной сосновыми иголками. Иголки (я потом спрашивал) не убирают специально. Для атмосферы.

Метров через двадцать, напротив очередной сосны, Валентина остановилась.

– Вы давно знаете Александра?

– В школе вместе учились. Он после третьего класса к нам пришёл. Сколько это уже получается… – Пока я вспоминал и вычитал, на краю сознания мешался праздный вопрос про сосны. Откуда они здесь такие высоченные и ухоженные? Здание клиники вроде новое. На бывший санаторий или партийную дачу не похоже. – Это двадцать восемь лет получается. Двадцать восемь лет мы с ним друзья.

– Близкие друзья?

– Нуу… В последние годы реже видимся, конечно. По разные стороны Европы живём, у каждого своих дел выше крыши. Но пока не разъехались, общались постоянно. В школе, – я глуповато усмехнулся, – так вообще каждый день.

Каждый вечер, чтобы быть точным. У Сашки, у меня, на терриконике, у моста железнодорожного через Плюссу. Программа не менялась: сначала уроки в один присест, потом страстная болтовня про книжки, космос и будущее. Кажется, изо дня в день говорили об одном и том же. Но почему-то не надоедало. И девочки – ведь без конца же трепались про девочек, когда грянул пубертатный период. Наверняка вербально-заочно перетрахали всё, что двигалось и пахло дешёвой косметикой. Но хоть убей не помню ни одной такой беседы. С Точилой помню, с Яйцом помню, с Зеком помню. С Лобачом, то есть с Сашкой – нет. Только книжки, космос и будущее.

– У него бывали раньше похожие эпизоды? – спросила Валентина.

– Похожие на что? Мне до сих пор никто ничего толком не объяснил.

– Простите. Похоже всё это пока на психоз. Трудно с ходу сказать, на какой почве, но симптомы чёткие. В среду, со слов коллег, резко изменилось поведение на работе. Появился беспричинный смех, немотивированные реплики, странные монологи на посторонние темы. Вчера Александр ушёл с семинара. Сказал студентам: «Я отменяюсь». Вышел из аудитории…

– Что, простите, он сказал?

– «Я отменяюсь». Так мне передали. Ушёл и перестал на звонки отвечать. В первом часу ночи без предупреждения пришёл на дом к своему аспиранту…

– Это Клявиньш который?

– Вам видней – мне не сказали фамилии. У него Александр просидел до начала третьего. В чём-то убеждал. Я как-то не вполне поняла, в чём именно. Аспирант утром звонил в университет в состоянии, близком к истерике. Плакал. Но по аспиранту, похоже, вопросов нет. Его знают на Твайка, у него история депрессии, последний тревожный невроз был меньше года назад. А вот про Александра мы ничего не знаем. Вы не помните какие-нибудь психические расстройства? Приступы паники? Депрессии?

Я замотал головой. Вспомнилось, как Сашка рыдал, когда получил первую и последнюю тройку по химии. В девятом классе. Но какое это расстройство – порыдал и успокоился. Тем более, что химичка та одну четверть только у нас вела. Уехала потом в Новгород.