Константин Зарубин - Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть

Не в том смысле, что я скоропостижно влюбился вслед за Сашкой. Нам с ним, к счастью, всегда нравились разные девочки-девушки, и Кира не стала исключением. У неё была прекрасная улыбка, мощное je ne sais quoi и, судя по дням 05—16, хороший вкус в одежде, но за бутылкой вальполичеллы на кухню меня погнало не это.

Впрочем, я и сам не уверен, что именно меня туда погнало. Помню диковатую смесь стыда и азарта.

С азартом всё понятно – после книг на половицах, после наблюдений в г. Кутаиси, после Киры на фотографиях у меня сводило зубы от любопытства. Разобраться хотелось во всём и немедленно.

А стыдно было за свою зависть. Помните, как я завидовал Сашке, когда увидел дом на улице Викторияс? Вот за это было стыдно. Потому что от нумерованных дней и книжных стопок, расставленных в маниакальном порядке, веяло чем угодно, кроме радости и счастья.

Ни бокалов, ни штопора на так называемой кухне я не нашёл. Пробку продавил вилкой, вальполичеллу налил в чашку с белочкой на боку. Первую порцию выпил, не сходя с места. Вторую понёс в комнату.

Ноутбук снова задремал. Кира больше не смотрела на меня.

Я сел на табуретку. Открыл брошюру Бенидзе-Чибалашвили и нашёл то место, где пациентку Б. М. попросили рассказать о своей жизни.

«После молчания, длившегося двадцать восемь секунд, Б. М., сидевшая на стуле, резко поднялась и заговорила громко и взволнованно. Приводим её слова в незначительном сокращении».

Длинный кусок на грузинском. Несколько секунд я любовался вьющимися буквами. Потом прочитал перевод.

«(„Что я вам сделала? Зачем вам это надо? Зачем вы меня путаете? Моя жизнь – это моя жизнь. У меня в жизни всё, как у людей. Я никогда не делала никому ничего плохого. Мне нечего стыдиться. Всё было хорошо. Я жила спокойно, пока вы не пришли с вашими вопросами. Почему я должна рассказывать о своей жизни? Почему я должна о ней думать? Всё исчезает, когда я думаю. Вы понимаете, что всё исчезает? Вы спросили, и всё исчезло. Когда я думаю, я не помню. Вот я помню, что встала утром. Помню, что завтракала. Помню, что разговаривала с Нино (с медсестрой – прим. авторов ). Всё остальное исчезло, когда вы спросили. Я ничего не помню. Как будто ничего никогда не было. Всё исчезло. Зачем вы меня спросили?“)»

Мне до сих пор жутковато, когда вспоминаю этот монолог. А тогда, на втором этаже безлюдного дома, натурально мурашки побежали по коже.

Я оторвался от брошюры. Посмотрел на веранду за окном. Она не была особенно тёмной – в перекрёстном свете торшера и уличных фонарей можно было разглядеть всё: чайный столик, плетёные кресла, даже полосатый шнур, обмотанный вокруг электрического самовара на полу в дальнем углу. И всё равно было не по себе. Казалось, из брошюры выползло что-то зловещее и затаилось там, снаружи, в тенях у перил и за створками двери.

На полях рядом с последним предложением монолога Сашка написал «ср. РД с. 19». Я послушно открыл девятнадцатую страницу.

«…особого внимания реакция Р. Д. на вопрос о том, как он провёл вчерашний день. После недолгой паузы пациент ответил вопросом на вопрос: „…?“ („Как я мог вчера что-то делать? Вот вы что вчера делали?“) Когда один из исследователей кратко описал, как прошёл его день накануне, упомянув, в частности, и первую беседу с самим Р. Д., пациент скептически покачал головой и сказал: „…“ („Вы меня не проведёте, доктор. Всё, что вы сказали, конечно, было. Но вас там не было. Вас там не могло быть. Если кто-то был вчера, то сегодня его нет. Если кто-то есть сегодня, то его не было вчера. Это и ребёнку понятно. Мы с вами не могли ничего делать вчера, потому что мы сегодня. Я точно знаю, что я сегодня. А раз я с вами разговариваю, значит, и вы сегодня. Вот и весь разговор. Или вы меня дураком считаете, доктор?“)»

Все слова в скобках были подчёркнуты. Предложение «Мы с вами не могли ничего делать вчера, потому что мы сегодня» Сашка пометил галочкой и сокращением «наоб.»

«Представляется вероятным, – продолжали Бенидзе и Чибалашвили на следующей странице, – что объяснительная схема Р. Д. для отсутствия «собственного» опыта в более отдалённом прошлом выстроена аналогичным образом. На просьбу рассказать о своей жизни Р. Д. ответил мотивированным отказом: «…» («Я только что вам всё объяснил, доктор. Перестаньте задавать глупые вопросы». ) В ходе последующих бесед в ответ на любые расспросы о «собственном» опыте до текущего дня Р. Д. повторял эту реплику почти дословно: «…» («Вам уже всё объяснили, доктор. Перестаньте задавать глупые вопросы». ) Отметим характерную замену местоимения первого лица в роли подлежащего «…» («я объяснил всё») на безличный оборот «…» (досл. «они объяснили всё»). Очевидно, что при помощи такой замены актуальное «я» пациента дистанцируется от событий, предшествовавших последнему состоянию сна.

Интересно при этом отметить, что, как свидетельствует ремарка «Вам уже всё объяснили», Р. Д. имплицитно воспринимал исследователей как единые личности на протяжении всего периода наблюдений. Сотрудники больницы и родные Р. Д. также отмечали эту особенность в отношении себя. Тем не менее, на прямые утверждения исследователей о личном участии в событиях, состоявшихся ранее текущего дня, Р. Д. реагировал открытым недоверием, а порой и насмешкой. Когда, в ходе последней встречи…»

На слове «встречи» я чуть не рухнул с табуретки, потому что внизу, на улице, во всю глотку крикнули «Александр!»

Я медленно положил брошюру на стол. Притворяться, что дома никого нет, было бессмысленно – я даже на первом этаже свет не выключил. Дом стоял и призывно сиял во все стороны.

– Александр! – повторили снизу. Голос был женский и недобрый.

Я встал и вышел на веранду. Посмотрел вниз. У запертой калитки, под фонарём, стояла женщина в светлом деловом костюме.

– Добрый вечер, Александр! – поздоровалась она, увидев, что кто-то вышел на веранду. – Мне надо с вами поговорить!

– Александра нет, – сказал я. – Я его друг.

– А где Александр? – спросила женщина тоном, которым суровые родители спрашивают у сына-двоечника, где дневник.

– В больнице, – обтекаемо сказал я. – Ему что-нибудь передать? Я сейчас спущусь…

– Хорошо, – сказала женщина. – Жду.

Я спустился, дошёл до калитки и открыл её.

– Прошу вас.

Женщина вошла во двор и заняла боевую позицию в двух шагах от меня, сложив ладони на уровне пояса. Ей было лет сорок. Лицо, хмурившееся между длинными прядями модельного каре, кого-то напоминало.

– Что стряслось с Александром?

В обычной ситуации я бы проглотил всё это хамство и не поморщился. Но к исходу дня, описанного выше, мой благостный отпускной пофигизм заметно выдохся.