Константин Зарубин - Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть

– Константин, – я вытянул руку в её сторону.

– … Инга, – она протянула руку в ответ. – Простите. – Голос стал тише. – Простите. – Рукопожатие было коротким и крепким. – У меня тяжёлый день был сегодня.

– Ничего страшного, – не вполне искренне сказал я. – У меня тоже сегодня… своеобразный день. Я к Саше в гости прилетел на выходные. А он заболел внезапно.

– Что-то серьёзное? – спросила Инга с неподдельным интересом.

Поколебавшись пару секунд, я решил не врать. Только опускать подробности.

– Возможно. Выглядел он, по крайней мере, так себе. А вы, если не секрет… – я чуть не сказал «кто». – Вы из университета, наверно?

Инга покачала своим безупречным каре.

– Нет. Я… – Она замялась. – Я не знаю, говорил ли он вам… Я – дело в том, что…

От замешательства её лицо стало ещё знакомей. На меня снизошло откровение.

– Вы сестра, – сказал я. – Сестра Киры.

– Да. Я Кирина сестра.

Несколько секунд Инга не моргала. Словно пыталась прочитать у меня на лице, как много я уже знаю.

– Я бы пригласил вас в дом, – оборвал я затянувшуюся паузу. – Но там ремонт и… – Описывать Сашкин этаж словом «бардак» не хотелось. – Присесть, честно говоря, негде…

– Я только на минутку, – сказала Инга, больше не глядя на меня. – Просто забежала сказать пару слов Александру…

– С Кирой что-то случилось? – наугад спросил я.

– Нет-нет. – Острые пряди каре снова затряслись. – Ничего не случилось. Ничего нового, во всяком случае… Я пойду. – Она повернулась к открытой калитке. – Извините, что потревожила. Извините. – Она зашагала прочь. – До свиданья.

– До свиданья… – автоматически ответил я.

Надо ли говорить, что я не хотел её отпускать. Я стоял, не закрыв рот, и клял себя за то, что не заманил её в дом, на откровенную беседу. Немедленные ответы на все вопросы уплывали у меня из рук. Переходили по диагонали на другую сторону улицы Викторияс, чтобы сесть в красный ниссан и уехать.

– Инга! – не выдержал я, когда она уже открыла дверь машины. – Подождите!

Она обернулась.

– Подождите… – Я побежал к ней. Добежав, выпалил: – У Саши нервный срыв.

Инга отпустила дверь.

– Вот так так… – В её голос вернулась учительская интонация. Только теперь это была чуткая, всё понимающая учительница. – Я боялась, что у него слишком тонкая душевная организация для таких… – Она запнулась. – А куда он обратился? В какую клинику? На Твайка? Я могу, если надо, посодействовать…

– Для таких чего? – перебил я.

– … Что?

– Вы сказали: «У него слишком тонкая организация душевная для таких». Для каких таких? Таких чего? – я почувствовал, что сейчас меня понесёт, причём понесёт некрасиво, но сопротивляться течению не стал. – Извините меня, Инга. Мне весь день никто не может объяснить ничего по-человечески. Я приезжаю в Ригу к другу, а друг в психушке. Лежит, дрянью какой-то наколотый. Устроил якобы дебош на факультете. А я не представляю, как Саша способен устроить дебош. Тем более на факультете. Раньше за ним не водилось ничего подобного. Что у него случилось с вашей сестрой? Если это не страшная тайна, конечно.

– Что у вашего друга случилось с моей сестрой, знает только он сам, – отчеканила Инга.

– А ваша сестра? Она не в курсе?

– Моя сестра, – тут Инга выдержала педагогическую паузу, – уже семь лет страдает редким психическим расстройством. Она, во-первых, не отвечает за свои поступки, а во-вторых, не отдаёт себе отчёта в том, что сделала. Всё это я популярно объяснила вашему другу ещё две недели назад. Ещё две недели назад я попросила его держаться пода… Я попросила его не вмешиваться в жизнь Киры. Александр взрослый, образованный человек. Почему он не захотел себя вести, как взрослый, образованный человек, – вот это вот да, вот это для меня страшная тайна за семью печатями.

С этими словами Инга села в машину. Даже захлопнула дверь. Впрочем, тут же открыла её снова, чтобы уколоть меня ледяным взглядом и добавить:

– Надеюсь, Александр очень скоро придёт в себя и всё вам поведает. До свидания.

Хлоп!

– До свиданья, – сказал я, поджимая невидимый хвост.

Красный ниссан завёлся и уехал в направлении, противоположном тому, где гремела попсой длинная улица с ресторанами.

Я ещё с минуту постоял посреди дороги. Потом зашёл во двор и запер калитку. В дом, правда, вернулся не сразу. Сначала обошёл его против часовой стрелки, прямо по росистой траве, напевая Гребенщикова:

– Сееестрааа, дык ёлы-палы… Здравствуй, сестра…

Ботинки промокли насквозь, но оно того стоило.

Санузла на втором этаже не было. Заветную дверь в туалет, совмещённый с душем, я нашёл внизу, под лестницей. Видимо, там ремонт доделали в первую очередь. Всё сверкало свежими поверхностями и пахло магазином сантехники. Кто-то – однозначно не Сашка – регулярно мыл это великолепие.

В блистающем санузле я, естественно, ощутил на себе всю грязь, скопившуюся за день. Сбегал наверх за полотенцем и чистой одеждой. Залез в душ. Вместо горячей воды поначалу лилась тёпленькая, а потом вообще пошла только холодная. Когда я снова поднялся на второй этаж, спать не хотелось совершенно.

Я взял бутылку с кухни, чтобы наполнить чашку на столе у компьютера, но до стола дошёл не сразу. Остановился, чтобы поднять Сашкин портфель. Я, если помните, приставил его к ножке торшера. Там он кренился-кренился да и шлёпнулся застёжками вперёд.

Ещё на улице, у калитки, когда я доставал из портфеля ключи, я заметил в нём зонтик, какой-то журнал, бумаги в прозрачных кармашках и толстую записную книжку в обложке из пробкового дерева. Тогда у меня и в мыслях не было во всём этом копаться.

Но это тогда – до Киры, Инги, Бенидзе, Чибалашвили, вальполичеллы и науки, разложенной по полу. Теперь я сел на табуретку, поставил бутылку на стол и щёлкнул застёжками.

Бумаги в кармашках оказались распечатками статей по математике. В статьях этих я понимал одно предложение из десяти, в лучшем случае, но ни к проблеме тождества личности, ни к психическим расстройствам они вроде бы никакого отношения не имели.

Журнал назывался European Journal of Combinatorics. В содержании нашлось слово identities, но это были какие-то страшные identities, нечеловеческие и непостижимые. Айдентитиз из названий вроде On an extension of Riordan array and its application in the construction of convolution-type and Abel-type identities – вот такие.

Кроме толстой записной книжки я нарыл ещё и маленькую, кожаную, испещрённую уравнениями и рядами загадочных аббревиатур. Из понятного там была, в основном, фамилия «Клявиньш» в разных падежах: «Клявиньшу», «у Клявиньша», «обс. с Клявиньшем». Примерно треть листков оставалась чистой. Только последняя страница содержала два предложения, написанные незнакомым рваным курсивом, явно на весу и явно по-латышски. Помучившись, я разобрал все буквы и вбил их в гугловский переводчик. Вышло: It cannot be explained in any language и Do not disturb me to think deep thoughts. Второе напоминало кальку с русского. На всякий случай перевёл латышский оригинал на русский. «Не мешай мне думать глубокие мысли». Ага. Так я и думал.