Константин Зарубин - Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть

– Нет. Ничего такого не помню. За последнее время не ручаюсь, конечно. За последние лет двенадцать. Но в школе он всегда спокойный был, как танк. В институте тоже. Спокойный, уравновешенный. Шутил всегда много. На фоне большинства математиков он вообще экстраверт почти. На дискотеки ходил добровольно…

Валентина вежливо улыбнулась.

– Понимаю. Спасибо. Мы переговорим с его родными сегодня. Вы надолго в Латвию?

– Не знаю даже теперь. Обратный билет на понедельник на утро.

– Всё будет хорошо, – нараспев заверила Валентина. Видимо, эти слова воспроизводила отдельная, ещё более автоматизированная область её головного мозга. – Причин для беспокойства я пока не вижу. Приходите завтра. – На слове «завтра» певучий тон кончился. – Вы в Риге остановились?

– Здесь, в Юрмале. – Я указал большим пальцем произвольное направление. – Саша коттедж снял. Этаж в коттедже. Улица Викторияс двадцать восемь. Это далеко, не подскажете?

– Ой, да какое там далеко. Это совсем рядом. Пятнадцать минут бодрым шагом, не больше.

Она довела меня до резной калитки в высоком заборе из побелённого кирпича и объяснила, как дойти до улицы Викторияс. Я зачем-то спросил, есть ли по пути общепит. Валентина не задумываясь назвала десяток заведений. Каждое надо было непременно посетить, а в некоторых надо было ещё и непременно попробовать то-то и то-то.

Я поблагодарил её. Выразил стандартную радость по поводу того, что мой друг в надёжных руках. Пожал надёжную руку на прощание. Но так и не рассказал про исповедь, которую Сашка отправил мне за четырнадцать минут до появления на матфаке. Даже не подумал об этой исповеди, если честно. Сашкина госпитализация, отупляющие препараты, разговоры про психоз – всё это по-прежнему казалось мне затянувшимся розыгрышем. Я по-прежнему считал Сашкино письмо письмом, а не симптомом психического расстройства.

Поел я в первом же ресторане на длинной улице с ресторанами. Пока жевал рыбную котлету, сообразил, что до сих пор не знаю, какую такую страшную выходку Сашка устроил на матфаке. Валентина не договорила до этого момента.

Дом двадцать восемь по улице Викторияс я отыскал уже в сумерках. С третьей попытки из трёх вычислил в связке ключ от калитки. Закатил сумку во двор и пережил приступ жгучей зависти к Сашке.

В первую очередь меня почему-то пробрали салатовые наличники на окнах. Сам дом был тёмно-зелёный, особенно в сумерках, и наличники сияли на нём, словно в краску подмешали люминофора. Далее душу разбередила веранда второго этажа – глубокая, огороженная резными перилами, за которыми не сразу угадывалась обшивка. Все три окна веранды были распахнуты. В правое окно самым краешком заглядывала ветка огромной старой яблони.

В задней части двора, за прекрасной некрашеной беседкой, росла сосна.

Под яблоней, да и по всему двору, валялся строительный мусор, напоминавший о ремонте на первом этаже. Но мою зависть не мог разогнать ни мусор, ни ремонт, ни гулкие раскаты попсы, долетавшие с длинной улицы, утыканной ресторанами. Передо мной всё равно была волшебная прибалтийская дача. Такая, в какую постоянно тянет сбежать от всего на свете. Сидеть там, как Чуковский в Куоккале или академик Павлов в Келломяки. Нюхать сосново-яблочный воздух, ходить на море в шесть утра. И вот, стало быть, кое-кто, не будем показывать пальцем, ездит сюда в командировки. Кое-кто снимает резную веранду на деньги налогоплательщиков. Влюбляется в таинственную Киру с веснушками. А когда у этого кое-кого крыша от любви едет, пол-Европы немедленно встаёт на уши и эвакуирует его из волшебной дачи в волшебную клинику с видом на море. Ёксель-моксель, шоб я так жил.

Когда приступ зависти прошёл, я поправил на плече лямку Сашкиного портфеля и покатил сумку дальше. Вход был сзади, через одноэтажную пристройку напротив беседки и сосны. Я вошёл. Долго искал выключатель. В конце концов обнаружил его под неотёсанной доской, приставленной к стене.

Пахло краской и чем-то горелым. В ободранной пустой гостиной лежали рулоны обоев. На крючках в прихожей висела рабочая одежда, заляпанная всем, что ляпается.

– Добрый вечер, – сказал я на всякий случай.

Никто не отозвался, кроме коротенького эха. Гостиная была сквозная. Двустворчатая дверь на другой стороне гостиной выходила на нижнюю веранду.

Лестница была по эту сторону, в комнатке без окон между гостиной и прихожей. Я потащил сумку по скрипучим ступенькам. На площадке между пролётами увидел ботинки – видимо, Сашкины. Рядом с ботинками высилась стопка старых книг в авоське. У меня в груди снова заныло. Ёксель-моксель. Он ещё и книги в авоське носит. Старые. На свою волшебную прибалтийскую дачу.

Третий ключ на связке, судя по всему, отпирал дверь в конце лестницы. Мне он в тот вечер не понадобился – дверь была открыта настежь. Я вошёл в узкий коридорчик, увешанный фотографиями в рамках. Позднее, уже утром, на фотографиях оказались чёрно-белые виды старой Юрмалы.

Слева была нетронутая спальня с чехлом на кровати. Справа что-то вроде кухни. Во всяком случае, там урчал карликовый холодильник, а у окна стоял стол с табуреткой. На подоконнике темнел электрический чайник. На столе и холодильнике теснились нетронутые пакеты, коробки и банки с едой. Даже на табуретке ждала своего часа бутылка вина. Вальполичелла.

Я включил свет и пару минут инспектировал выставленный провиант. Консервы и хлопья, ничего скоропортящегося. Только хлеб зацвёл в дырявом полиэтиленовом мешочке.

Сыр, молоко и кефир стояли в холодильнике, столь же нетронутые. Я проверил срок годности молока. Он вышел за восемь дней до моего приезда.

– Ууу, Лобач, – пробормотал я с чем-то вроде нежности. – Какой же ты всё-таки Лобач.

Всё было логично: Сашка приехал, накупил еды, а потом чем-то увлёкся. Купленные продукты выпали из его оперативной памяти. Ел он, вероятно, в кафешках. Какие-нибудь йогурты пил на ходу. Когда приходил домой, проносился мимо – к объекту увлечения, скорее-скорее-скорее.

Я прошёл пять шагов до конца коридорчика. Открыл дверь в Сашкину комнату.

Она была не маленькая, примерно четыре на пять. Два больших окна смотрели на веранду. Их разделяла дверь – такая же двустворчатая и распахнутая, что и на первом этаже. Воздух был прохладный и яблочный, совсем как во дворе.

Слева от порога комнаты стоял икеешный торшер. Я дёрнул нитку. Энергосберегающая лампочка долго набирала обороты, но масштабы Сашкиной увлечённости поражали уже в полумраке.

Кровать, полуторная и низкая, была задвинута в угол и застелена мятым покрывалом. В другом углу стоял узкий шкаф цвета давешних салатовых наличников. На приоткрытой створке шкафа висели брюки и пара рубашек. Перед правым окном простирался овальный лакированный стол, тоже явно откуда-то передвинутый. На краю стола мигал синим огоньком дремлющий ноутбук.