Павел Крисевич - Из глубины век

– Малютин, ты охуел? – Он выпер грудь со скрещёнными руками вперёд.

Скуратов, наблюдавший за сценой, тихо встал с ящика и аккуратно зашёл за спину старлею.

– А гудрон застывал на лице Вани, – Малютин гремя берцами зашагал на старлея. – на его ушах, руках, снаряжении. Ефрейтор побледнел, всё его мироощущение перенеслось на гауптвахту. А Ваня кричал, ему, вероятно, было очень больно. Не за себя, за державу. Его подхватили под руки и потащили на ближайший КПП…

Из костра стали с треском вылетать тлеющие куски гипса.

– …Но прапорщик, ответственный за тот парк, послал их нахуй, а когда ефрейтор бензина попросил, чтобы хотя бы Ване лицо отмыть, сказал: «Вы мне тогда нахуй всё спалите. А не только его» – и закрыл дверь.

Малютин уткнулся в старлея и настойчиво пытался пройти сквозь него, старлей же отпихивал его локтями подальше от костра и приговаривал: «Малютин, нахуй, не выводи». Стоявший позади Скуратов резко схватил старлея под руки и отшвырнул от костра, да так, что тот кубарем улетел обратно в куст малины.

Малютин продолжал:

– А до медпункта несколько километров, стонущего Ваню кое-как дотащили до части и как мешок с говном сдали майору, который наорал на всех и всех, кроме Вани, выгнал из своего кабинета. А вечером началось самое интересное…

Малютин вступил берцами в костёр, жар которого стал плавить дешёвый скроенный в форму берца кожзам, взял левой рукой дневального за талию, а правой приложился ладонью к подплавленной щеке, оставив на ней слепок своей ладони. Глаза статуи на огне оплавились, теперь они открылись миру, и всё, что было в них, спокойное и умиротворяющее, заменилось на свободное, прозрачное, белое. Не обращая внимания на жар и боль ожогов, Малютин приложился к обмякшим белым губам и утонул в их сладости и тепле, поглаживая их внутри языком. Что-то невзначай обхватило Малютина в ответ, казалось, что статуя отвечает его объятиям взаимностью. Он открыл глаза и увидел перед собой светящуюся белую пропасть. Статуя вглядывалась в него неотрывным взглядом.

Под слившимися Малютиным и пионер-дневальным что-то треснуло, прогоревший слой веток провалился и поднял в воздух облако пепла и искр, скрыв их от остального мира.

Скуратов заворожённо наблюдал за происходящим с земли, на которую он присел, выкинув старлея в кусты. Сам же старлей вылез на карачках и приподнялся на колено.

– Я этого Малютина на губу сошлю, а тебя, Скуратов, в дисбат. Ебанутые! – С усилием он встал на ноги.

– Не отправите, товарищ старший лейтенант, не поверят.

Костёр пылал всё сильнее, пропуская через дым робкие движения любовников в своём лоне.

Схватившись за бок, старлей захромал к статуе, намереваясь выдернуть оттуда Малютина, но на его пути встал Скуратов в боевой стойке.

– Армия нас учила родину защищать, товарищ старший лейтенант! – Скуратов выставил вперёд левую ногу и занёс кулак.

– Она учит не быть дегенератами! Вы дегенераты! – старлей сплюнул и сорвался на Скуратова. – Ураааааааа! – закричал он и опомнился только после скользящего удара по щеке.

Завязалась драка. Старлей закрутил своими волосатыми кулачищами, как гири гиревик. Он старался вбить Скуратова поглубже в землю или хотя бы ненадолго его обездвижить. Скуратов уклонялся, досылая точные удары по старлею, отгоняя того от костра.

– Мы с Малютой будущее этой страны, не вы! – Скуратов прописал старлею двоечку с апперкотом. Его противник отшатнулся, отступив на несколько шагов назад, после чего перестроил направление атаки, влетел в Скуратова плечом и свалил его на землю.

– Я! Я! Я! Ты залетишь надолго! Тебя там измордуют, а дружка твоего вздёрнут! – по его лицу пробежала усмешка. Он посчитал, что взял всё в свои руки. Скуратов беспомощно схватился за поднимающие и приготовившиеся швырнуть его подальше от костра руки старлея.

– Вы не люди! Вы сгорите в собственных же идеях! – старлей напряг мышцы рук, готовясь переложить весь свой вес в бросок. Но Скуратов пнул того свободной ногой в пах. Старлей скривился и выпустил из рук Скуратова.

– Нет, мы не сгорим. Мы воспылаем! – Скуратов дугой направил свой кулак в ухо старлея, окончательно выбив того из равновесия. После чего прописал тому под задницу, отчего старлей скрылся на инерции в малине.

Послышался треск и грохот падения. Из дыма вывалился Малютин, весь рот которого был измазан белянкой. Упав на землю перед Скуратовым, он резко приподнялся на локтях и стал смотреть в столб дыма.

Дунул сильный ветер. Дым смело в сторону, и Скуратову открылся освещённый уходящим солнцем пионер-дневальный, он прижимал правую руку в идеально выверенном воинском приветствии.

– Дежурный по дивизиону, на выход! – сквозь трубу забрюзжали слова, оглушая весь лес. Губы статуи заросли стекающим гипсом, и пионер повалился на землю, забирая в осколках последние лучи солнца.

В воздухе запахло палёным мясом и сгоревшей синтетикой.

На белом фоне переписки выскочило синее облачко:

«Телефон в штабе части звонил несколько дней подряд, а в ленинской комнате постоянными звонками разрывало жопу местному полковнику. Звонило начальство из Москвы, которому доложили, что в части F сгорел боец. Остались только берцы, военный билет и черкаши на кальсонах. Всюду носились офицеры, хватаясь за голову и не понимая как такое вообще получилось. А мы сидели у себя в казарме и беседовали с замполитом, ЧП очень серьёзно порушило карьеру паре человек из управления штаба. Замполит же нас скрывал от их неправедного гнева. Да спрашивал нас постоянно: „И зачем?“, а мы ему отвечали: „Мы просто хотели почувствовать себя людьми в этом окружении колючей проволоки и предрассудков“».

– Следующего зовите, – высказалась с полным равнодушием к происходящему и к самой себе набитая пылью каптёрщица сборного пункта. Из-под дешёвой стойки со стуком вылетела коробка защитного цвета и спикировала на стойку. В коробке лежал рацион питания.

Коля подхватил коробку за неудобную ручку, вырезанную больше под стрелковую роту гномов-снайперов, а не под обычного русского призывника, и пошёл на выход. Вслед ему только томно вздохнули, выпуская из сосуда жизни лишнюю скопившуюся пыль.

– Братишка, давай, это, следующим, что ль… – сказал Коля стоящему у двери лысому пареньку с мощными очками в чёрной оправе.

Как дверь каптёрки открылась, до Коли донёсся ещё более томный вздох.

Николай Натальевич Кончарыжкин призвался в славном городе пушкарей и пряников Туле; за всеми обещаниями районного военкома отправить его служить неподалёку от дома в чуть ли не через дорогу от его дома лежащую артиллерийскую бригаду, в конечном итоге его отправили служить в ещё более славный город Курск.