Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга первая

За едой и выпивкой я спросил у него как бы о «мнении народа»: что он думает о пейзаже с лагерными кострами? Будет ли он отвечать духу соцреализма? Чтобы, значит, соседствовали и заключенные и охрана, чтобы, значит, сознавалась единая общность советских людей – тех и этих под мудрым руководством… отцы и заблудшие дети – опека родной партии… Словом, нёс ахинею в духе «Советского искусства». Ещё и Сталина приплёл, что по нонешним временам не лезло ни в какие ворота.

Егор Иваныч ответил осторожно.

Не нажить бы вам… тебе, Миша, неприятностей, – сказал, задумчиво похрумкивая огурчиком. – С одной стороны, ходят тут у нас разные слухи о докладе Хрущёва на съезде. Разоблачение культа личности и всё такое. С другой стороны, время-то больно нервное. Мутное, как туман. Я бы на вашем месте погодил. Вот оперитесь – тогда…

Он налил себе и плеснул нам.

– Да, туман. Можно и заблудиться, и шею сломать в колдобине. Вы бы что-нибудь такое… безобидное выбрали. Тот, нынешний Репин, что жил у меня, собирался, говоришь, изобразить другого художника, Денисова-Уральского. Вот и вы… Бережёного бог бережёт. Я вот торчу на этой каменюке, наблюдаю погоду и шлю сводки в Молотов и Свердловск. В ус не дую, ребята. Работа тихая, хотя и ответственная. А с картинами этими ничего не поймёшь: сегодня, к примеру, Сталин в чести, а завтра уже и Ленина обесчестят. Вашему брату, чтоб впросак не попасть, надо держать нос по ветру.

– При нашей жизни не обесчестят, – сказал Петька, – а эти, – он кивнул на Егора, – эти подрастут и додумаются. Да и нам, Мишка, пора думать о теме для диплома.

За окном перестала шуршать капель. Даже солнышко заглянуло в окно.

– Тебе, Петроний, я тему могу хоть сейчас предложить: пейзажик здешний с исторической революционной подоплёкой. Спустись разок хотя бы к роднику. Там на скале сохранилась старая надпись. Часть камня, правда, обвалилась, но и того, что осталось, достаточно для дипломного эскиза.

Я достал с лежанки альбом и прочёл переписанные строчки:

– «Эвген – Полтава. Интернацион. группа политссыльн. Пролетар. всех стран, соединяйтесь!!! Алиш – Шушин. Мита – Тифлис. Миша – Кинешма. Аршик – Баку». Всё! Коли в этих местах людей гноили при всех правителях, выбери самое безобидное.

– Миша, – Зоя Петровна, молча слушавшая наш разговор, тоже вмешалась в него, – а что вы имеете против товарища Сталина? Мой-то Егор верно сказал про туман. Трудно ли сбиться с дороги? А что мы знаем? С кем выиграли войну, с кем всего понастроили? Да, в наших краях полно «указников». Враги народа, не враги народа, – кто их разберет!

Спорить не хотелось. Даже не спорить, просто говорить об этом, но водка развязала язык.

– Я до Кишинёва учился, наверное, в том же училище, что и здешний… Репин. Однажды в журнале «Огонёк» тиснули заметку о нашем училище. О том, что в просторных светлых залах учатся и постигают… ну и в том же духе. Словом, чушь на постном масле! Все, мол, условия! Живи, учись – не хочу! И до того меня та заметка разобрала, что я взял да и отправил письмо вождю всех стран и народов – разберитесь! Сунул конверт в ящик на главпочтамте и стал ждать ответа от вождя нации. Нет его, я и забыть успел, а меня – ба-бах! Вызывают в обком.

– Так вот ты почему оказался в Кишинёве! – сообразил Петька.

– Так, да не совсем так… – замялся я, занятый всё тем же: говорить – не говорить до конца? – Сначала директор наш, божий одуванчик Павел Петрович засуетился. С торжеством «эдак вот» – его словечко – сообщил мне приятную новость и «эдак вот» посмотрел. Мол, допрыгался, голубчик! Придёшь, говорит, на проходной назовёшься – дадут пропуск, и шагай, мол, на эшафот. Как на эшафот меня и провожали ребята. Все были уверены, что вышибут с треском, но обошлось. Дама, некто Шарикова, меня песочила. Прямо заявила, что письмо моё с почтамта никуда не ушло. Сразу передали в обком для разбирательства. Не орала, но сверлила меня-я… И голос, как у великого инквизитора Торквемады! Да почему, да как ты посмел, да… В общем, пообещала, что если не угомонюсь, то будут приняты меры.

– И дёрнуло же тебя, Миша!.. – вздохнул Егор Иваныч.

– Дёрнуло, – согласился я. – А после – общеучилищное собрание. Не из-за меня. Вообще. Комсомольское. Отчёт о том, как у нас всё здорово и хорошо. Я снова вылез. Сказал, не училище у нас – болото. Главное, коммунизм зацепил. Формальностью назвал, а не маяком, не звездой, зовущей в будущее, а способом обделывать свои делишки. Поддержали меня только Сашка Задорин и Витька Абаев, зато парторг обрушился… Назвал выступление аполитичным, меня – оппортунистом. Я закусил удила – наехало! Снова взял слово и – на него. Вы, Михаил Иваныч… забыл я уже фамилию и должность – в военном мундире ходил… вы, говорю, сидите вчетвером в своей канцелярии, на двух метрах ютитесь, шушукаетесь и живого слова боитесь, а мы, может, больше вас к коммунизму стремимся, хотя тоже ютимся на нескольких квадратах, всего-то в одной комнате и зале. Директора помянул. Теперь и Паша поднялся на дыбы: ты нас оскорбил, ты меня оскорбил, ты товарищей своих оскорбил! И снова парторг начал бодать. Да, оскорбил старика директора, а он столько сделал для вас. Влепили мне строгача, А Павел наш Петрович предложил даже устроить надзор за всеми дипломниками, а за Гараевым – особо: очень он ненадёжен в политическом отношении. Ну, думаю, держись теперь, Мишка: чуть что – и по жопе мешалкой… Простите, Зоя Петровна, сорвалось!

– Чего уж там!… – улыбнулась она. – И чем же закончилось?

– Тогда и начал подумывать, не плюнуть ли. Мол, ну их в болото! Возьмут и прямо на дипломе прижмут к ногтю.

Егор Иваныч чему-то улыбался, Зоя Петровна хмурилась, Петька тоже поглядывал как-то странно. Спросил, и никто, мол, не капнул на тебя?

– Может, и капнул кто, да тут март подоспел. Лучший друг студентов отдал концы – до меня ли? А я вразнос пошёл. Запил, загулял, стал пропускать занятия. Это уже осенью случилось, на пятом курсе. Раньше такое за мной тоже замечалось, но не так резко. А педагог мой Фёдор Шмелёв всё и припомнил. «Забыл, – говорит, – наш уговор? Если пропустишь хоть одно занятие, можешь больше не появляться.» «Уговор, – отвечаю, – помню. Можно забирать документы?» «Забирай!» – и кормой ко мне. Документы я забрал. Вернулся в аудиторию… мы тогда писали обнажённую натуру, в рост. Пнул я ни в чём не повинный холст, повернулся и… оказался в Мурмансельди, а потом – в Кишинёве.

– А как же товарищи? Не отговаривали? – спросил Егор Иваныч, теребя пегую бородку.

– Не без этого! – бодро ответил я. – Шума было достаточно. Такую агитацию развели, а потом отступились. Поняли, что дурня ничем не прошибёшь. Проводы устроили. Очнулся где-то за Молотовым, на багажной полке с куском колбасы в пасти…