Евгений Пинаев - Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга первая

– В женской одёвке ловко маскировать свою мужичью сущность, – поделилась она дедуктивными соображениями. – В платке да платье можно на пароход проникнуть или тем же берегом прогуляться, пока охрана по лесам шарит. И уходят ведь! Многих «беглянок» аж в Молотовом лавливали!

Высадила она пассажиров у кирпичного завода, откуда «до пристаней бегает автобус». Расплатились с ней моим «видиком» Ветлана. Осталась довольна.

Автобуса ждать не пришлось: он будто специально подкатил за нами. Вошли – сразу и отчалил, затарахтел по единственной здесь, кажись, длинной улице с неприметными строениями и соснами вдоль тротуаров. Они и во дворах росли. В городском саду тоже сплошной сосняк, может, и с грибами-маслятами.

Восвояси отплыли тем же вечером. До Тюлькино – на пассажирской барже, набитой битком. В Тюлькино нагрянули солдаты с собаками. Началась повальная проверка документов. Как в песенке из какого-то фильма: «Секира-мотыга – клей столярный, Гитлер был маляр бездарный. Секира-мотыга – слева, справа, ночью – обыск, днём – облава. Секира-мотыга – там и тут – скоро Гитлеру капут!». Как бы и нам «капут» не сделали. Не успел подумать, ко мне овчарка направилась. Чем-то не понравился служебной псине. Подошла и давай приглядываться и обнюхивать. А «красные» сразу и прицепились: залезли в рюкзак, заглянули в этюдник. Заодно и Петьку ошмонали. Фамилия не понравилась: «Что за Мудак на Вишере объявился?!» К счастью, всё обошлось. Только покидали в рюкзаки выброшенный скарб, и я, углядев на катере, тащившем баржу, пыскорского Тольку Проскурякова, сразу же перевёл свою команду к нему. За встречу, само собой, угостились, как мы с ним когда-то и «за прощанье». Я завернул домой, чтобы поведать родителям о своих планах насчёт Мурманска. Толька, прослышав о моих намерениях, зазвал меня к себе для выяснения оных. Налил глаза и зарыдал – до того ему захотелось со мной на Мурман! Но кто ж ему, вольной птахе, мешал лететь в дальние, но чужие края?

Сейчас он тех слез не вспоминал. Порасспросил меня о тамошней рыбалке и сказал, вздохнув, что здесь, на реках, всё своё да привычное. А там, может, жизнь бы тоже не задалась, как и у тебя, Мишка. И что странно, слова его эти растравили мне душу. Уж не катерок ли его стал тому причиной? На «Невском» то же самое было. Не пароход, да вроде парохода! И кольнуло меня сожаление: «Зачем поспешил уволиться?! Не рано ли бросил якорь?!»

Жизнь, в самом прямом смысле этого слова, драма, ибо она есть жестокая борьба с вещами (включая и наш характер), борьба за то, чтобы быть действительно тем, что содержится в нашем проекте.

Я потрошил для растопки старые номера «Комсомолки» и наткнулся на глубокомысленное рассуждение о том, что похмелье бывает разное. Одни, мол, поутру недоуменно разглядывают трупы канареек, выжатых в коктейль вместо лимонов, другие начинают спасать мир а ля Брюс Уиллис. Я тоже находился в этом горестном состоянии, которому соответствовала фотография в той же газете: ледокол взламывал белое поле, оставляя за кормой разводье в виде бутылки. Снимок как бы олицетворял мой вчерашний день. Чтобы избавить скукоженную душу и отвратительные ассоциации, вызванные похмельем, снимком и подписью под ним: «Абсолютный двигатель искусства», принялся за статейку, расположенную ниже. Хотя и понимал, что «жёлтая» пресса не откроет ничего нового, но, думал я, всё-таки отвлечёт мой несостоявшийся «проект» от жажды и мрачных мыслей.

«Называется выставка «Замки для «новых русских», – читал я, расправляя измятый кусок газеты. – «Новые русские», по идее устроителей, люди разные. Одни цепями гремят, другие стали более цивилизованными, с пальмы слезли и знают несколько художников помимо Шишкина и Левитана. Для первых (которые в цепях) оборудована левая стенка с берёзчатыми пейзажиками и сиренью в позолоченной раме. Для других – стенка правая, «Воздушные замки», с работами в стиле популярных художников двадцатого века. Тут вам и женщина, у которой вместо грудей – птичьи гнезда, и загадочные дамы с веерами, и вполне импрессионистские балерины. Что хочешь, то и покупай, потребитель всегда прав, о вкусах не спорят».

Статейку я уже читал. Речь в ней, помнится, шла о том, что реклама понемногу оттесняет современную живопись, и что искусству нынче самому нужна реклама: реклама на уровне «купите меня!»

Этот искусствоведческий опус надо всенепременно показать Дрискину, решил я. Мол, пейзажик мой ты, гад такой, писсюарный, отклонил из-за простоты и пустоты пространства, так скажи, олигарх унитазный, что тебе надобно! Цыпленки тоже хочут пить. Потребитель всегда прав? Ладненько… Заказывай и потребляй! Ну-ка, освежу память, – может, газетка подкинет идею, как выжать деньгу из дрискиной мошны?

«Притворившись этим самым потребителем, – читал я и мотал на ус, – («Понимаете, меня друзья попросили, они как раз загородный домик обставляют…»), спрашиваю, к какой стенке чаще подходят. Галерейщик мнётся:

– Да вы понимаете, кто как. Вот недавно приехал один, подскочил к левой стенке, присмотрелся. Потом выложил две штуки за берёзки и уехал. А у ваших друзей что за домик?

Я долго вру про комнату с камином и получаю рекомендации:

– Ну, вот эта работа. Шелкография, всего триста долларов. В Японии оригинал этой художницы идёт тысяч за двенадцать».

У Прохора Прохорыча, кровососа моего и соседа, тоже имеется комната с камином, но слез ли он с пальмы или всё ещё сбивает башкой кокосовые орехи? Надо спросить, а вдруг он уже спустился до середины ствола. Нет, похоже всё-таки слез, хотя и остался в чём-то… Как тут сказано? «А „новые русские“… Они же как дети. Им сказано, что „Ролекс“ – это круто, вот они и натирают себе запястья алмазами». Гм, картинки мои, конечно, не алмазы, и пусть Проша купил их, чтобы подсобить соседу, оказавшемуся не чуждым живописи, финансами (одно это уже говорит, унитаз его проглоти, о некоторой чуткости бизнес-сердца!), зато с пальмой и кокосами Прохор Прохорыч расстался и созрел для бара, а он у него – полная чаша! Слиться б сейчас в экстазе с его содержимым, припасть устами, испить из чаши той, хваля Бахуса и вознося молитвы за олигарха. Но так уж устроен мир, что не укусишь близкий локоть. И что наша жизнь? Игра в кошки-мышки с обстоятельствами, а те чаще всего играют не на твоей стороне. И потому, Михал-Ваныч, как сказано в книге книг, во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастия размышляй. Ибо сказано там же, что праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. Отсюда и вывод, сделанный мудрым Екклесиастом: «И это – суета!»

Этих газет хоть не читай. Сплошная суета! На крупицу истины – груда навоза. И почему мистеру Дрискину не явиться сейчас в своё имение, почему бы ему не посетить цитадель? Похмелье тем уже отвратительно, что действует угнетающе, как инфракрасное излучение, порождаемое жестоким штормом. Если бы сейчас добавить глоток… А потом? Да то же состояние. Как затяжной прыжок: когда-нибудь всё равно придётся дёрнуть за кольцо, чтобы остановить падение в бездну и закачаться на стропах, благополучно поплёвывая вниз. Но я не парашютист. Я камень, которому суждено грохнуться, описав эту… кривую параболу. В полёте – счастье окрылённости, в падении…