Геннадий Перминов - Оборотень

Старик не спеша попил чаю, оделся и вышел во двор.

«Может зятя кликнуть? – мелькнула невольная мысль. – Один-то я здеся дотемна проваландаюсь!», – дед Степан с неудовольствием разглядывал свежевыпавший, довольно внушительный слой пушистого снега.

– Да ну его! – досадливо произнес дед. – Сейчас Ванюшка подбежит, так его попрошу тропку до погоста прочистить, а здесь уж сам. Да и некогда им. Всё деньги зарабатывают! – Степан Матвеевич досадливо крякнул и, вытащив лопату из тёплого закутка, в котором старик раньше держал коз, принялся очищать небольшой дворик.

Провозился он почти до обеда. Нехотя перекусив, дед Степан прилег на свое излюбленное место – на лавку возле печки, но едва он закрыл глаза, как в его голове вновь зароились воспоминания.

В начале холодного мая 1943 года Стёпка, неуклюже подпрыгивая на костылях, уныло тащился по грязной и узенькой улочке рабочего посёлка, разыскивая районный военкомат. Редкие прохожие, в основном женщины и старики, с удивлением и проскальзывавшей жалостью провожали его худенькую, сгорбленную фигуру в мешковатой шинели и с полупустым «сидором» за плечами. Военком, молоденький, однорукий мужичок со звёздочкой младшего лейтенанта на погонах с обезображенным от ожога лицом, внимательно и дотошно изучил его документы и недоуменно пожал плечами:

– И чего же ты хочешь от меня?

– В деревню бы мне, – робко и невнятно пробормотал Степан. – Деревенский я. С Волги…

– А сюда зачем приехал? – поинтересовался военком, протягивая ему ворох справок.

– Так, сидел я здесь. На третьем лагере, – Стёпка втянул голову в плечи и, растерянно хлопая белесыми глазами, поведал свою непростую историю.

– Что же мне с тобой делать? – лейтенант задумался. – И жить тебе негде?

– Негде, – жалобным эхом подхватил Степан.

– Вот как мы поступим. Не далее, как вчера, приезжала бабка Шура из деревни, кстати, моя родственница, – военком многозначительно посмотрел на внимательно слушавшего его Степана. – Просила подыскать ей боле-мене грамотного человечка для учёта леса. Война войной, а план по лесозаготовкам никто не отменял! – важно подняв палец кверху, добавил он. – Там, в деревне этой, и домик тебе подыщут и помогут на первых порах. В деревне-то всё полегче. Будешь бабами командовать! – после недолгого молчания военком, непонятно усмехнувшись, добавил:

– Или они тобой! С голоду помереть не дадут, а там смотри, решай по обстоятельствам. Сейчас в деревню подвода идёт, с мукой, которую будут выдавать на трудодни. Колька, чертёнок! – приоткрыв окошко, зычно крикнул он. На пороге появился худенький, лет пятнадцати, парнишка.

– Вот, попутчика возьмёшь до Лялей. К вечеру доберётесь. Передашь бабе Шуре, что это новый учётчик. Ну, поезжайте!

– Слушаюсь, товарищ командир! – дурашливо козырнул Колька и, прыснув в кулак, выскочил на крыльцо. Степан неловко собрал сопроводительные документы в вещмешок и вышел следом.

До места они добрались глубокой ночью.

Бабкой Шурой, на поверку, оказалась кряжистая, краснощёкая женщина, которая, мельком глянув на протянутые Степаном бумаги, небрежно отмахнулась от них.

– А звать меня Александра Никаноровна, – она широко улыбнулась. – Это Кондрат, племяш мой, – она имела в виду военкома, – паршивец, бабкой меня кличет. А какая я бабка в тридцать пять годков?! Ладно. Полезайте с малым на печку, а утром разберёмся.

Возчик, едва его голова коснулась подушки, почти сразу принялся выводить носом замысловатые трели, а Степану не спалось… Вспомнились отец, стоящий на коленях перед озверевшим чекистом в кожанке, мать, ползающая по окровавленному снегу… Катерина…

– Как ты там, Катюшка? – хрипло прошептал Степан, с трудом извлекая из уголков памяти полузабытый образ миловидной девушки. – Или тоже в лагерях по политической сидишь, а то и того хуже – Васька, председателев сынок, над тобой изгаляется! Ему ведь теперича волюшка вольная. Он и в ту пору никого не боялся, а ныне, когда за тебя вступиться некому и подавно! А от войны таковские подлецы завсегда отвертятся!

Под эти горестные воспоминания Степан незаметно и тревожно задремал.

– Вставай, служивый! – раздался над самым ухом хрипловатый и насмешливый голос. Стёпка, не соображая спросонья, где он находится, с трудом разомкнул чугунные веки и ошалело закрутил головой.

– А-а, это ты, баба Шура? – облегчённо выдохнул он и откинулся на подушку.

– Я тебе дам «баба Шура»! – добродушно пророкотала дородная женщина. – Зови просто – Шура, коли по имя-отчеству называть не хочешь! Спускайся, давай, попей чайку, да айда на работу! С бригадой тебя познакомлю да объясню, что к чему! – голова бригадирши исчезла за занавеской, а Степан, неловко перебирая руками, спустился с печи и присел к чисто-выскобленному столу, на котором стоял дымящийся чайник.

Александра Никаноровна разлила по большим кружкам необычайно душистый, крепко заваренный чай и, поймав удивлённый взгляд Степана, словоохотливо пояснила:

– Чаю-то нету, так мы чагу завариваем, – она неожиданно улыбнулась и её широкое, грубоватое лицо, покрытое крупными отметинами оспы, неожиданно просветлело и приняло наивное, почти детское выражение. – Чага – это гриб такой. На берёзе растет. Для здоровья очень пользительная штуковина.

– А где Колька? – спохватился Степан, удивлённо оглядываясь вокруг.

– Эва, спохватился! – коротко хохотнула тётя Шура. – Он ещё затемно уехал! Давай, пей быстрее! – женщина подвинула Стёпке глубокую чашку с крупно-нарезанными кусками черного хлеба, – да пойдём. Бабы уже собрались!

Степан крупными глотками допил почти остывший чай и, сунув костыли под мышки, заковылял к порогу, где у двери, на гвозде, висела его куцая шинелишка.

– Погодь-ка, – обратилась к нему хозяйка и, выйдя из закутка, набросила на плечи парню старенькую, но ещё добротную телогрейку. – Вишь, как пригодилась! – она подошла к столу и, завернув в чистую тряпицу добротный ломоть ситника, сунула его за пазуху Стёпке.

– Вот, теперь пошли, – тетя Шура набросила на плечи бушлат, повязала голову платком, накинула на плечо загодя приготовленный вещмешок и первой шагнула за порог.

– С лесом-то работал когда? – она подождала, пока Степан спустится с крылечка и широкими шагами направилась к окраине деревни.

– Нет, – выдохнул Степан, с трудом поспевая за бригадиршей и в душе проклиная себя за свою беспомощность. – На моей родине степи, а в лагере я в хлеборезке работал.

– Из «шестёрок» что ли будешь? – тетя Шура остановилась, резко повернулась назад и её глаза гневно сверкнули. – Или из «краснопёрых»? Так вроде не похож ты ни на того, ни на другого, – взгляд её неожиданно смягчился, и она вытащила из кармана смятую пачку «Беломора». – Опять же и воевал, ногу, вон, оторвало тебе! – она задумчиво прикурила и, выпустив из ноздрей густую струю дыма, пристально оглядела тщедушную фигурку Степана. – Кто ты, вообще, по жизни-то будешь? Объясни, чтобы я тебя бабам правильно представила! А то ведь они, товарки мои, бабы очень серьёзно к этому делу относятся, – она коротко хохотнула и шутливо толкнула в бок смутившегося и не на шутку оробевшего парня.