Геннадий Перминов - Оборотень

– Не очень, – честно признался парень.

– Ты, главное, замеряй и записывай правильно, потому как в конце месяца ты поедешь с этой тетрадкой в контору леспромхоза, где по ней составят ведомость и нам начислят зарплату, – закончила она свой инструктаж и поднялась с брёвен. – Если поначалу что-то будет неясно, то бабы на вывозе тебе подскажут, что да как. Кстати, познакомься, – спохватилась она. – Вот, Люда, ты её уже знаешь, – вертлявая и худая Людка вынырнула из-за бабских спин и, несмело подойдя к Степану, протянула ему узкую и жёсткую ладонь.

– Это – Люба, Надя, Валентина Михайловна, Елизавета и Катерина.

Женщины по очереди подходили к Стёпке и, неумело, но крепко, сжимали повлажневшую от непонятного волнения пятерню парня.

– Ну, бабоньки, за работу! – зычно скомандовала Александра. – И так сегодня засиделись. Там Клавкина бригада столько навалила, что нам бы до вечера управиться.

Женщины принялись выводить из загона, который стоял за дощатой бытовкой, лошадей и впрягать их в двухколесные лафеты с небольшой низенькой площадкой, специально приспособленной для вывозки брёвен.

– Жди ты нас, любимы-ы-й! – не обращая внимания на неодобрительный взгляд Шуры, дурашливо пропела Людка и, вскочив на лафет, лихо щёлкнула вожжами. Следом потянулись остальные возчики, и вскоре делянка опустела.

Стёпка остался совсем один, но не успел он, как следует, оглядеться, как раздалось громкое понукание, переходящее в жалобные, просящие уговоры, и у кромки леса показалась низенькая, лохматая лошадка, которая, вытянувшись в струнку и почти касаясь мордой пушисто-зеленевшего мха, вытаскивала первый ствол. Шура, как могла, помогала кобыле и изо всей силы тянула за натянутую, готовую вот-вот лопнуть, постромку.

Кобылка вытащила облепленный мохом ствол на чистое место и остановилась, тяжело поводя взмыленными боками.

– Первый пошёл, – с трудом переводя дух, произнесла бригадирша и, скинув с себя бушлат, обратилась к Стёпке.

– Вишь, лесина чистая, значит, в шахту пойдёт, – она отвязала бревно, железным крюком ловко скатила его с лафета и закурила.

Степан замерил ширину и, чиркнув на комле куском угля букву Ш, аккуратно слюнявя карандаш, записал данные в тетрадку.

– С почином тебя, Степан Матвеич! – Александра Никаноровна тщательно затоптала окурок, ободряюще кивнула Стёпке и взялась за вожжи. – Вон, Людка появилась, – кивнула она в сторону леса. – Поспешай, бабоньки! – выкрикнула она, обращаясь к вековым соснам. – Норму за нас никто делать не будет!

Работа была несложная, но Стёпка, даже скинув подаренную Шурой телогрейку, взмок от напряжения и охватившего его чувства ответственности! Еще бы! Он, беспомощный инвалид, коим он считал себя до совсем недавнего времени, тоже работает, принося своим незаметным трудом хоть какую-то пользу!

«Взять хотя бы тонкомерный «подтоварник», который пойдёт на шахты, – размышлял он, сноровисто ставя метки на торцах просмоленных стволов. – Добытый уголь идёт в топки паровозов, которые везут на фронты самое необходимое. А укрепление окопов, а накатные потолки землянок! Жахнул снаряд в такой потолок, а командиры целёхонькие!».

А время незаметно подходило к обеду. Пользуясь кратковременными перерывами между ходками, Стёпка развёл костерок и, набрав из родничка воды, подвесил над огнём внушительный закопчённый чайник.

– Соображаешь! – скупо похвалила его раскрасневшаяся Александра, скидывая с лафета очередное бревно. – Сейчас остальные подтянутся, да обедать будем, – она развязала вещмешок, вытащила оттуда свёрток с нехитрой снедью и подсела к затухающему костерку.

Последней из леса выехала пожилая возчица Катерина. С трудом стащив с площадки тонкую лесину, она, хрипло дыша, вытерла с одутловатого лица крупные капли пота и почти упала на загодя настеленный лапник.

– Силов нету, бабы! – отдуваясь, произнесла она. – Булькает что-то внутри, а когда лесину на лафет заволакивали, опять кровь горлом пошла. Что-то надорвала я внутри себя, сломалась совсем!

– В больничку бы тебе! – угрюмо проронила Александра.

– А моих оглоедов ты кормить будешь? – беззлобно огрызнулась Катерина. – Трое ведь их, сама знаешь!

– А помрёшь, думаешь, им легче будет?

– А помру, так с меня и спроса не будет, – устало отмахнулась пожилая женщина. – Покуда жива, так и нечего меня хоронить!

– Ну-ну, – непонятно усмехнулась Александра и, насадив на прутик варёную картошину, сунула её в остывавшие угли.

Дальше обедали молча. Разговаривать не было ни сил, ни желания. Да и о чём говорить? О войне? О пока ещё призрачной победе? О несбывшихся мечтах, которые вряд ли сбудутся после невидимого клейма, которое, Степан в этом был уверен, было на каждой женщине, включая и его самого. Он не вмешивался в разговоры, сосредоточенно очищая шелуху с крупной картофелины, которую протянула ему бригадирша. Запивали холодной водой из родника, а затем, когда насытились, принялись за чай. Пообедав, откинулись на мягкие ветки пихтняка и с наслаждение задымили. Все!

Стёпка лежал чуть в сторонке и, закинув руку за голову, смотрел на белоснежные облака, которые неспешно и беззвучно парили по синему небу. Думать не хотелось. Совершенно! А о чём думать? Семьи нет, будущее – такое же туманное и неопределённое, как эти облака, бесцельно и бездумно бегущие по небу, а прошлое вспоминать совершенно не хотелось. Да и что там вспоминать… За двадцать шесть прожитых лет он, Степан Галкин, ничегошеньки хорошего в этой жизни не видал…

– Встаём, подруженьки! – сквозь тяжёлую дремоту услышал он хриплый голос бригадирши. – Нам нынче ещё по две ходки надо сделать, да стволы в штабель уложить!

– Будь они прокляты, война эта самая и работа каторжная! – вполголоса выругалась Катерина. – Сдохнуть бы скорее!

– Потерпи, Катюха, – мягко проронила Александра. – Проедет и по нашей улице машина с карамельками!

– Скорее бы! – позёвывая, женщины нехотя поднимались с пушистого лапника, рассеянно приводя себя в относительный порядок. – Силушки уже на исходе!

– Терпите, бабы, терпите! – успокаивала бригадирша товарок. – Мужичкам на фронте гораздо тяжелее приходится!

– Вот и терпим, что живём только мыслями о мужичках! – задиристо выкрикнула Людка. – А ты, Шурка, нас и этого удовольствия лишаешь! – она вызывающе посмотрела на смутившегося Стёпку.

– Балаболка! – добродушно усмехнулась Александра Никаноровна. – Трогаем, бабы! – скомандовала она.

По две ездки сделали на удивление быстро и слаженно, а затем, перекурив, принялись укладывать брёвна в аккуратный штабель. Сперва бабы уложили первый ряд из наиболее толстых стволов. Поначалу Стёпка бросился было помочь, но, зацепившись о не до конца срубленную ветку, грохнулся в небольшую бочажину, заполненную холодной водой. Барахтаясь на земле и едва не рыдая от стыда и бессилия, он силился дотянуться до костыля, который отлетел в сторону, но женщины, занятые своим делом, не обращали на него внимания. Точнее, старались не обращать! Некогда им было заниматься подобными пустяками!