Борис Пономарев - Красный мак. Плюсквамфутурум

Уже знакомый мне лейтенант полиции стоял у входа в вагон, где наш патриотический сосед оживлённо беседовал с каким-то благообразного вида мужчиной с бородкой.

– Да как же вы не понимаете, что Петербургу был просто не нужен главный храм, построенный по католическому образцу! – гневно обращался к своему собеседнику интеллигент с рыжими усами. – Люди, приходя в православный собор, оказывались в католическом костеле! Исаакиевский собор до своей перестройки был кинжалом, воткнутым в самое сердце нашего общества…

– Я вам ещё раз повторяю, что религиозные диспуты запрещены правилами следования… – возражал полицейский. Сейчас его тон был менее напорист, чем во время транзитного путешествия по Литве.

– Начальник поезда уже сказал вам, что всё в порядке, так что будьте любезны не мешать нам, – отмахивался от него патриот с рыжими усами, поворачиваясь к собеседнику с седой бородкой клинышком. – …Неужели вы не видите того, что архитектор построил под личиной традиционного русского православного храма католическую церковь, из которой так и сквозит филиокве 4 4 Вопрос исхождения Святого Духа от Бога-Сына. Фундаментальное разногласие между православием и католицизмом ( прим. авт. ) ? Вы понимаете, какой был нанесён удар по нашей духовности и традиционным ценностям?..

Спорщики не обратили на нас ни малейшего внимания. Пропустив дам вперёд, я ухватился за поручень и начал подниматься по ступенькам. Уже оказавшись в вагоне, я пробормотал сам себе:

– Это вопрос экуменического толка.

Вагон приятно встретил нас тёплым, но слегка душным воздухом. В коридоре было движение. Небритый мужчина в гамашах заливал кипятком из титана лапшу быстрого приготовления, и её резкий запах разносился вокруг. На одной из боковушек абсолютно по-домашнему расчёсывалась длинноволосая молодая девушка, одетая в спортивные брючки и футболку.

Мы сели в своём купе, не говоря ни слова. За нашим окном, в метре от поезда, виднелся зелёный бок товарного вагона. Грузовой состав стоял на соседнем пути. Белые трафаретные буквы извещали, что внутри находятся шестьдесят тонн зерна. Чуть ниже располагался стилизованный под колос логотип «АГРОПРОМ». Дальше снова шли трафаретные буквы, сообщавшие, что зерно является национальным достоянием России, и попытка кражи будет строго… Из окна последнюю строку не удавалось разглядеть, и я так и не узнал, что же строгое произойдёт в таком случае.

Вернулся сосед с побелевшим от холивара лицом. Резкими, рваными движениями он залез под простыню и уткнулся в книгу.

– Как он смеет!.. – донёсся страшный шёпот из-за кожаного переплёта. – Называть меня лимитой!.. Да мой род живёт в Колпино уже сотню лет!..

Вагон с зерном за окном медленно поплыл назад. Ах, нет, это, на самом деле, поехали мы. Поезд начал свой путь так мягко, что я даже ничего не почувствовал.

За окном боковушки появилось и тут же исчезло здание станции. Проревел гудок локомотива, и поезд начал набирать ход. Мелькнул какой-то переезд, где за шлагбаумом одиноко стоял грузовик. Вагон слегка качало в стороны. За окнами почти сразу начался лес. Снаружи уже было темно. Свет, падающий из окон, пропадал на ветках деревьев.

– Что-то всё равно есть хочется, – сказал я. – Пожалуй, я заскочу в вагон-ресторан и чем-нибудь подзакушу.

– Там же дорого! – сказала Светлана.

– Я посмотрю что-нибудь самое дешёвое, а то мне совесть не позволяет питаться только вашими припасами, – сказал я, поднимаясь с полки. – Я скоро вернусь.

У меня было искушение сообщить рыжеусому поборнику нравственности, что по сведениям локомотивной бригады где-то в нашем поезде притаился содомит , но я сдержался. Скорее всего, после этого он бы в ужасе забаррикадировался вместе с ханом Батыем до утра в вагонной уборной, а у меня были свои планы на эту маленькую комнату: после слов Светланы про «хитрого дельца банкира» мне хотелось пересчитать деньги. Сделать это в банке я не успел, а демонстрировать двести тысяч в плацкарте было бы слишком авантюрной идеей.

Я ещё не бывал в этом конце вагона. На стене одним краем держалась наклейка «Ведётся видеонаблюдение». Глазок камеры под потолком был наглухо замазан какой-то чёрной пастой.

Ватерклозет был свободен. Я перешагнул через порог и, захлопнув за собой дверь, повернул никелированную защёлку. Металл был холоден и твёрд.

Практически все детали поезда сделаны добротно. Металлический крючок для одежды вполне может выдержать вес пудовой гири. Окна представляют собой надёжную конструкцию, которая устоит даже перед ударом ноги. Верхние койки подвешены на металлических цепях, способных удержать на якоре небольшой катер. Ну, а замок вагонного туалета смотрится и ощущается так массивно, что его можно смело поставить на гаражную дверь. В эпоху хлипких пластмасс, гипсокартонных стен, мебели из прессованных опилок и натяжных полиэтиленовых потолков надёжность вагонных конструкций всегда вызывала у меня определённое уважение.

Мой взгляд скользнул по зеркалу над раковиной. Я был немного небрит, похож на панду из-за недосыпа, светловолос и заброшен в будущее. Последнее являлось не вполне очевидным.

Рядом с раковиной лежала стопка резаной газетной бумаги. На верхнем листке можно было разобрать следующие строки:

«…опровергло недобросовестные сведения западных СМИ о том, что под прикрытием ураганной погоды свыше тридцати российских танков ТН-40 якобы совершили рейд на территорию Эстонии. По словам пресс-секретаря Министерства Обороны, „в таком случае вся Прибалтика была бы наша…“»

С двери ватерклозета на меня строго смотрел президент. Большой ламинированный портрет лидера страны был украшен надписью:

ПРЕЗИДЕНТ ЛЮБИТ ТЕБЯ

Скептически пожав плечами, я открыл сумку и наконец-то приступил к пересчёту денег. Банкир любезно снабдил меня купюрами разных достоинств. За сорок лет казначейские билеты несколько изменились, обретя странную яркость красок. Пятисотрублёвую банкноту украшал крупный портрет Петра Великого в кричащих кислотно-фиолетовых цветах. Прохладно-зелёный цвет тысячерублёвой стал ядовито-броским. Ярослав Мудрый казался заточённым в малахитовой шкатулке. Новую купюру номиналом в две тысячи я рассмотрел повнимательнее. На ней в малиново-бордовых тонах был изображён Минск. Вишнёвая, словно раскалённая в печи статуя Франциска Скорины распахнула руки, приветствуя меня. Я покрутил в руках пачку доселе незнакомых банкнот и пролистал их. Двадцать Минсков слились в один. После сегодняшнего дня новыми деньгами меня уже было не удивить, и я продолжил подсчёт. Пятитысячная купюра почти не изменилась, разве что приобрела морковный цвет. Добавив несколько абрикосовых сторублёвок сдачи с чая и овсяного печенья, я подвёл баланс. Сто девяносто тысяч восемьсот сорок рублей. Банкир не обманул меня. С металлических червонцев в обе стороны зорко смотрел двуглавый медведь, оберегая монеты.