Даниил Мунин - РаЗтройство

– Минуту. Где там? Когда? Какая знакомая, расскажи по порядку, – не выдержал Вертлюра.

– Пару недель назад, я же говорю, мы, то есть я с моими школьными друзьями, и ещё парой-тройкой левых челов, которые мне не нравятся и противны, мы все решили забухать на хате у друга. Напиться решили. Мы пили всю ночь, и с нами была моя знакомая, которую я сначала в бар пригласил к нам, а затем она присоединилась и к тусе на квартире у друга. Всю ночь мы пили, танцевали под музыку, какое-то танцевальное дефиле творилось на кухне. Из девчонок была только она, и все крутились вокруг, потому что девушки на таких встречах – всегда ядро, центр. Сам наверняка знаешь.

– Ну и? – только и сказал Вертлюра.

– Что «ну и»? Она танцевала с нами, мы пили опять, водку, пиво, сидр, вино – мешали всё с какой-то шальной мыслью, или вовсе без мысли. Я напился и потом за столом что-то вещал фантасмагорическое. Историю какую-то придумывал про всех и каждого там собравшегося, так чтобы обидно и ехидно, но смешно. В какой-то момент я потерял знакомую из вида, но мне уже было всё равно. Я был поглощён собой, своим красноречием и водкой.

– Это я уже понял, можешь не столь подробно? Суть-то в чём? – напрягшись, выговорил Вертлюра. Он не ожидал такого потока слов вот так сразу.

– Да послушай ты! Важно, чтобы понятно было всё. Можешь послушать пару минут, не перебивая? – как-то нервно сказал Верба, водя пальцем по столу, размазывая кругами по скатерти пролившийся из кружки чай.

– Хорошо. Давай, рассказывай, – согласился Вертлюра, не подозревая, что рассказ приятеля затянется надолго.

– Вот. Ну, короче, был там ещё один парень, мы его все канисом называем за его скверный характер падальщика. Он знаешь, громкий очень, и наглый безмерно. Хотя он и компанейский, и несколько даже мужицкий, но не как крестьянин, а просто лихой. Всё больше силой решает и мало думает, как по мне. Может, поэтому он и прижился в нашей разношерстной компании. Но у него есть преимущество перед людьми с ним незнакомыми, потому что он высокий и здоровый такой, в принципе, можно сказать, спортивного телосложения, что поначалу может привлекать. Просто они глупые, его еще не знают. Короче, пили мы, танцевали, а затем я заснул где-то на полу в кухне, а под утро перебрался, с сильнейшим похмельем и весь дрожа, в комнату и потеснил парней на диване. Поспал я в целом часа три, и алкоголь из меня не выветрился ещё достаточно.

– А при чём тут тот парень, которого вы называете… Как вы его там называете? – не понимая, спросил Вертлюра.

– Сейчас, сейчас! Канис! Ну «пёс» по-латински. Канис – он переспал с моей знакомой.

– То есть, прям так и переспал? – тупо спросил Вертлюра, уже совсем потерявшись от неожиданности.

– Ну да, да! Слушай, короче! Я проснулся часов в девять от разговора двух моих друзей, один из которых настаивал на том, что канис спит с моей знакомой. Я навострил уши и узнал, что ночью они ушли вдвоём в родительскую комнату, откуда он один раз выходил зачем-то, скабрезно подмигнул своему приятелю, мол, у него всё схвачено, и вновь исчез за дверью. Я не поверил и вмешался в разговор, настаивая на том, что моя знакомая не могла так вот в первую же ночь с кем-то, тем более с канисом, переспать. Но скоро пришёл сам канис и рассказал, что действительно спал с ней, дополнил некоторыми подробностями грубого толка, и затем завершил тем, что назвал это худшей ночью, а её бревном.

Вертлюра хотел было что-то спросить, но в итоге решил не перебивать Вербу до конца его рассказа, потому что иначе этот рассказ мог вообще никогда не закончиться. Также он видел, что его приятель как будто в лихорадке, поэтому любое не так сказанное слово могло сыграть с Вертлюрой злую шутку. Он уже успел немного пожалеть, что пришёл в такое время.

– Мне было обидно и неприятно и за него, и за неё. – продолжал Верба, – Поверить я всё не мог, но и не верить было сложно. Алкоголь разжижал к тому же мозг до тупости. Я лежал сначала молча с закрытыми глазами, а затем, не открывая глаз, начал нести всякую чушь, похабную и прескверную. Ребята смеялись, и я для чего-то всё более опошлял, так что под конец из меня лились одни лишь перлы. Веселье не прекращалось, хоть некоторые из парней и поутихли, потому что было просто на просто неловко от всей этой ситуации. Я всё так же с закрытыми глазами уже минут сорок, а может и час, неустанно нёс какую-то чушь, и она, как ни странно, имела свой успех. Через час – полтора к нам вышла из другой комнаты и моя знакомая. Все были в сборе, все ещё пьяные, и не знаю как они, а я ещё и с головной болью и с сильным сушняком в горле. Вставать я не хотел ни в коем случае, потому что за три часа сна на полу весь насквозь продрог, и поэтому лежал, плотно укутавшись в одеяло, между двумя парнями. Всех разрывал ещё тот факт, что я уже как второй час говорю с закрытыми глазами. Ребята спрашивали, не болят ли глаза или в чём прикол, но всем было смешно, и заботой обо мне это никак нельзя было назвать.

Верба на секунду прервался, посмотрел на остывающий чай, но не притронувшись к нему, вновь начал говорить без умолку.

– Мне, например, говорили: «Верба, а скажи что-нибудь про С.», и я с злорадством отвечал: «С. у нас – конченный прохвост, каблук, который делает капиталовложения в свою тёлку, чтоб она ему дала, а она не только такому глупому не даст, так ещё и других отговаривать начнёт!» С. при этом сидел молча, или сам отпускал какие-нибудь шутки в мой адрес, но не столь обидные. С. вообще человек с душой широкой, и, по-моему, самый благородный и чуткий из всей нашей компании друзей, за что всегда и безответно высмеивается всеми, кому не лень. Такой стёб для нас – норма, никто и не обижается. – Верба остановился, пытаясь что-то припомнить, но не вспомнив, обратился к Вертлюре, чтобы тот сказал, о чём он говорил недавно.

– Ты говорил о каком-то С., которого вы стебёте, – озадаченно сказал Вертлюра.

– А до этого?

– До этого, э-э, не помню. Про то, что ты с закрытыми глазами несколько часов говорил, вроде это.

– А, не, с глазами – это да, но другое хотел сказать. Вот. Тот же чел, который спросил про С., спросил опять, что я могу уже про него сказать. Я, не открывая глаз, вглядываясь во тьму, отвечал ему так: «А что про тебя говорить-то? Ты ж пустое место, эдакий жиденький жид, даже до жида тебе не хватает ума дойти, так и барахтаешься с мелкими идеями, как крот слепой», и в этот раз расспрашивающий явно не обиделся. Может быть, затаил злобу, я не знаю, а ведь чистой воды антисемитизм, да и противно это всё звучало…– Верба говорил порывисто, стараясь ничего не упустить, но чтобы и не очень нудно. Получалось ли у него это, сказать трудно, но рассказ был вроде интересным, что уже успокаивало Вертлюру, который поначалу, однако же, всё не мог понять, о чём, собственно, идёт речь, и почему Верба говорит ему всё это.