Юлия Негина - Фантазии

К концу недели ситуация ухудшается, когда вместо Дюпона в кабинет философии входит мистер Уайлд с намерением вести математику. Как выяснилось позже, Дюпон уехал в Париж в связи со смертью тещи. Учитывая, что приближался конец учебного года, и скоро все должны были разъехаться на летние каникулы, уверенности в его скором возвращении не было никакой. Я убежден, с его стороны это предательство – вот так исчезнуть, и меня разрывает гнев. Я рыдаю, как девчонка, накрывая голову подушкой, когда Майка нет в комнате. Внутри меня распирает крик, способный пронзить насквозь кровать и всю планету подо мной вплоть до Новой Зеландии. Меня засасывает несносная апатия, чтобы встать с постели, требуется нечеловеческое усилие, я ощущаю себя полным неудачником и постоянно думаю о смерти. О смерти вообще и о своей собственной в частности. Я вспоминаю, как в пять лет я был счастлив, когда ел ванильное мороженое, и с тех пор ни разу, пока не встретил Дюпона. С ним мы смогли вырваться из монотонного, полусонного прозябания. Я не мог смириться с перспективой маршировать здесь по заунывную волынку преподавателей алгебры и латыни без какой-либо надежды на избавление, а потом проводить лето в доме отца, что еще больше похоже на тюремное заключение. Я решил, что должен, да хоть и пешком, отправиться вслед за Дюпоном.

Нужно было добраться поездом до пролива, сесть на паром и разыскать его в Париже. Это будет немногим проще, чем иголку в стоге сена, но все-таки он человек небезызвестный. Я стал обдумывать план побега. Перебрав все мыслимые и немыслимые варианты и не найдя ни одного реалистичного, я слонялся по кампусу в поисках Майка, собираясь спросить, не одолжит ли он мне сколько-нибудь денег. Насколько я знал, он не тратил ничего из того, что присылали ему родители. Жутко не хотелось просить, но других идей не было. Обойдя всю округу, я выяснил, что он занимался в доме Уайлда, куда тот пригласил его, чтобы пользоваться библиотекой. Я отправился туда и был впущен горничной.

– Что ты здесь д-д-делаешь? – спросил Майк, вздрогнув при моем появлении. Он всегда пугался, когда кто-то внезапно выдергивал его из мира цифр.

– Да так, осматриваюсь, – ответил я, перебирая книги и множество безделушек, расставленных по всей комнате, за чем совершенно забыл о первоначальной цели визита. Мой ответ, как всегда, вполне устроил Майка, и он снова погрузился в чтение «Мемуаров шахматиста». Тем временем я вытащил из шкатулки жемчужное ожерелье и золотую брошь-стрекозу, принадлежащие, очевидно, миссис Уайлд, засунул в карман и бесшумно удалился.

Ночью я планировал побег и тщательно собирал необходимые в дороге вещи. После полуночи, когда все дежурные уже кемарили на своих постах, я, стараясь не производить ни одного лишнего звука, спустился из окна, перелез через забор и, не оглядываясь, помчался в сторону деревни. Я был убежден, что больше не вернусь.

Пробираясь через лес и поле, я промочил ботинки и стер до крови ноги, к тому же страшно проголодался – и поэтому в деревне сразу же направился к трактиру. А куда же еще? Несмотря на поздний час, там кипела жизнь, во влажном воздухе висел дым, наполненный запахами жареного мяса и пива, визг музыкальных инструментов и топот танцующих сотрясал пол. Меж столов метался напуганный петух, которого со смехом передавали из одних рук в другие, постоянно роняя его в блюда с объедками. Честно говоря, все эти люди выглядели так, как будто только что вылезли из могил, чтобы тряхнуть стариной и повеселиться ночку, как живые. Они все отличались крайне нездоровым серо-зленым цветом лица, синими кругами под глазами, редкими взлохмаченными волосами и грязными ногтями на грубых красных руках. Почти у всех не доставало изрядного количества зубов, а оставшиеся были гнилы, как замшелые пеньки в лесу. Захмелевшие мужчины в запятнанных костюмах раскачивались за столами в обнимку с раскрасневшимися подругами, периодически опуская носы в их рыхлое декольте. Женщины, похожие на ведьм, ухаживали за стариками, кормили с ложечки и прижимали к себе, как младенцев, отчего те млели, растекаясь в беззубой улыбке.

Несмотря на то, что заведение для меня было, мягко говоря, непривычным, моя душа новоиспеченного странника была в полном согласии со всей обстановкой, я сел за столик и заказал пива и хлеба с ветчиной. Потом еще пива, потом еще пива и еще. Я курил откуда-то взявшийся у меня табак, заливал его вонючим горьким пойлом, а слетевшиеся на меня, как вороны на хлебную корку, бабенки, зашлифовывали все это слюнявыми, разящими чесноком поцелуями. В итоге я сблевал прямо за шиворот одной из них, после чего уже ничего не помнил.

Проснулся я в грязной комнате от вылитой мне на лицо холодной воды и звонких пощечин, которые сыпал директор, видимо, с целью разбудить меня. Рядом с ним стояли мистер Уайлд и сторож колледжа. Выражение их лиц не вызывало никаких иллюзий относительно моей участи. Пытаясь встать и привести себя в относительный порядок, я нащупывал в кармане жемчуг и брошь, но, как и предполагал, не обнаружил их, так же, как и мелочь, и даже носовой платок, который был мне сейчас даже более необходим, чем все вышеперечисленное.

Мое позорное возвращение, однако, вместо того, чтобы ввергнуть в геенну огненную, вознесло меня на небеса. Директор, конечно, не отказал себя в удовольствии, тряся щеками и брызгая слюной, живописать картину моего темного будущего. Но в конце проповеди он нехотя положил на стол два уже вскрытых письма, одно от Дюпона, другое от моего отца. Первое сообщало, что в Париже в Сорбонне проводится конкурс сочинений учащихся, и он, являясь членом Академии наук, хочет представить своего лучшего студента, то есть меня, для чего приглашает меня в Париж в указанные даты, берет на себя полную ответственность в плане расходов на дорогу. Второе письмо было отцовским согласием на поездку при условии сопровождения меня Дюпоном в дороге туда и обратно.

Надо ли описывать мое восхождение на седьмое небо? Шепча строки из письма, я убежал в дальний край кампуса к ручью и издал победный клич индейца.

По соглашению мистера Уайлда с Дюпоном, первый сопроводил меня до парома в Нью-Хейвен, где на другом берегу в Дьеп должен был встретить второй. Долгая дорога в компании мрачного учителя математики была крайне напряженной, и мои навязчивые мысли о том, что жемчуг и брошь его жены носит теперь одна из девиц в деревенском трактире, не способствовали разряжению обстановки. Я догадывался, что Уайлд считал меня крайне развязным, заносчивым подростком, но мне было нестерпимо смешно размышлять о том, как ничтожна его осведомленность об истинной глубине моего морального падения. Как если бы он думал, что видит перед собой лужу на мостовой, но шагнув, провалился в Марианский желоб.