Виктор Попов - ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

Другое дело беретта. Метров тридцать боя. На двадцати он бил из нее голубей и чаек. На человека слабовата, конечно. Но кто говорил, что сразу дадут боевой? Револьвер у Мелкого он все же отобрал, но только для того, чтобы зарядить и вернуть. Пожалел. В следующие десять минут ему пришлось делать это трижды. Мелкий палил куда ни попадя, бегая туда-сюда по веранде. Но делать было нечего. Сам виноват. Заряжай теперь.

Герман достал атлас дорог, в который раз изучая маршрут, даром что знал его с точностью до десяти километров. Мельче карты просто не было. Валя, сидя в кресле напротив, наводила красоту. Расчесывала свою роскошь деревянным выточенным ББ гребнем (еще одно ее ремесло). Порой Валя забывалась и выдавала отдельные нотки, которые улетали вдаль туда или сюда в зависимости от того, куда певица поворачивала голову. Слышала ли Валю в этот момент будущая жертва Мелкого и имела это пение какое-то влияние на принятие ею окончательного решения – ехать на Полигон – неизвестно. Бесспорно одно: Мелкий в последние пять минут перед происшествием преследовал бабочку. Белянку. Крупную. Одинокую.

Эту бабочку видел и я. Она села на читаемую мной в тот момент рукопись и, не дав дотронуться до себя, улетела в сторону острова. Я сидел на пороге дома. Проследив ее полет насколько возможно, я вернулся к своему занятию и увидел бабочку вновь лишь на следующий день при весьма скорбных обстоятельствах. Тогда же белянка пересекла озеро, и, сделав круг над Федей и Даней, – оба заметили ее и на секунду оторвались от расчетов – полетела к веранде, где села на рюкзак не то Германа, не то Вали. Здесь бабочку заметил Мелкий, который спугнул ее и погнался следом. Прежде чем настичь ее, он сделал несколько кругов, почти исчерпав пару заряженных Германом барабанов револьвера, а когда наконец догнал бабочку, то, наверное, остановился и, хорошо прицелившись, выстрелил…

Герман и Валя, услышав серию необычных, последовавших друг за другом с секундным интервалом звуков, вскочили с кресел и в несколько мгновений оказались на северной части веранды, чтобы спустя несколько минут предстать перед взрослыми, вновь спрятавшими от их глаз покрытые расчетами бумаги. По лицам детей было ясно, что случилось что-то выходящее за рамки обычного. Герман еще и руки за спину прятал. Не видя, что они густо испачканы кровью, Федя подкрутил листы в цилиндр и спросил:

– Тааак… Что вы там натворили?

Герман и Валя переглянулись. И Герман, поняв, что Вале в этой ситуации тем более нужно молчать, попытался объяснить.

– Там… Это…

– Не мямли, Гера, – Федя нетерпеливо постучал цилиндром по открытой ладони.

– Мелкий Ленина убил.

– Кого?? – Переспросила Даня, складывая сложенный пополам лист в четверть.

– Владимира Ильича… Так мы к нему обращаемся… Обращались…

Кличка «Ильич» пришла к нему около тридцати пяти. До этого для людей своего круга, да и для правоохранителей, он был «Вова Чокнутый». Так и проходил по сводкам и картотеке. Но резко утерянные к концу второй ходки волосы сделали его голову слишком уж типажной, чтобы не заметить очевидное сходство с вождем. Переименование прошло гладко. И новая кличка прижилась так, что о прежнем имени если и вспоминали, то после очередного громкого дела, да и то, если его люди переходили принятую в их среде грань дозволенной жестокости. Делали они это часто. Почти всегда не по своей, а по его, главаря, инициативе.

Слава человека без тормозов при невиданной для простого уголовника рациональности и образованности тянулась за Ильичом с советских времен, с первого срока. Уже в пятнадцать он впервые сел за разбой. Нападение на все четыре ювелирных магазина областного центра, совершенные в один день с разницей в полчаса поразили тогда своей дерзостью и продуманностью. На третий налет некому было выезжать – вся милиция города работала на первых двух. Четвертое ограбление спровоцировало коллапс правоохранителей. В первые часы никто и подумать не мог, что работает одна группа. Но когда же это стало ясно, разбои объединили в одно дело, и, не надеясь на местных, Москва прислала своих людей.

Раскрыть преступление удалось почти по горячим следам, и, как это часто бывает, из-за бабы. Один из подручных Ильича произвел впечатление на свою девушку взятой при налете вещью. Та – на подругу. У нее в суде секретарем-машинисткой работала тетя…

Ильича взяли последним. В школе были каникулы, и арестовали его прямо в гостях у бабушки, оставив на столе едва тронутыми пирожки с картошкой и парное молоко.

Переданный следствию Ильич вызвал у прокурорских оторопь. И чем дальше они разбирались в деле, тем сильнее становилось недоумение. Поверить в то, что Вова – отличник, сын учителей, не привлекавшийся ранее ни по какой, даже самой обычной для подростков административке – пошел на особо крупный разбой, было сложно. И совсем уж сложно было согласиться с его руководящей ролью во всей этой истории.

Четверо остальных были совершеннолетними. Один вовсе имел ходку, пусть и за хулиганку. И что? Крупнейшим за десятилетие ограблением руководил щуплый паренек с безупречной биографией, да еще и на две головы ниже остальных? Но факты были упрямы. Даже если не брать в расчет показания этих четверых, куда деть показания самого Вовы и свидетелей? Последние в один голос уверяли, что он был разводящим. Он действительно руководил всеми в процессе, указывая, что и кому делать и как себя вести. Вскрылось и то, что никто из банды, кроме Вовы, до дня ограблений не знал, что налетов будет четыре. Все готовились к двум, и только Вова спланировал сразу четыре, заставив всю группу в день налета действовать по только ему одному известному плану.

Брали каждый магазин одинаково. Просто вламывались в него вчетвером и хватали с витрин только самое ценное, заранее засвеченное. Нигде не задерживались более пяти минут. После чего скрывались на машине, в которой ждал пятый. После четвертого магазина – в него вошли впятером – пешком разошлись по сторонам с указанием залечь на дно на пару недель. И если бы не бравада одного, дело могло бы надолго зависнуть в качестве нераскрытого.

Вова получил всего пять – ребенок все-таки, как сказал адвокат, – став на молодежной зоне звездой первой величины. Не столько за организацию невиданного даже опытным ворам разбоя, сколько за вдруг открывшийся совершенно лютый нрав. Хилый с виду мальчонка не пропускал не то что слова, а даже косо брошенного взгляда. Он дрался с каким-то отчаянным остервенением, с готовностью умереть за одно только слово. Эта его бесноватость зацепила даже охрану. Поэтому вместо пяти Вова отсидел в первый заход восемь. Треху добавили за нападения на охранников, которые, по его мнению, неправильно вели себя по отношению к другим заключенным. Одному в свалке Вова едва не откусил ухо. Благо болтающуюся часть тела успели пришить, а то сидеть бы ему пришлось и за нанесение особо тяжких.