Ксения Жигалина - Собаки

И не приедается, правда? Глава инициативного комитета, должно быть, обладал феноменальным чутьём. Он вот как раз выходил из кафе. И он ведь каждый раз, верите, каждый раз так и смотрит на памятник. Это шедевр, поистине. Глава сиял даже под дождём. А что ребята? Художники, добавил он. Ребята? О, у них выставка в городе. Да, в рамках какого-то там фестиваля по городам и весям. Он стартует в сентябре. Сейчас везде приготовления, а потом поедет автобус обозревателей и деятелей культуры и искусства через всю нашу необъятную Родину. Всё-всё посмотрят, всех-всех оценят, и потом, по итогам, в столице, в тамошнем Центральном Доме художника, будет гала-выставка. Вот там уже будет народу побольше. Думаю, наши ребята обязательно там засветятся. Он согласился и сказал, что на городской осенью побывает обязательно.

Вечером, поужинав, он сел на скамью. Когда он в последний раз проводил вечер перед телевизором? Вот, что неважно так неважно. Дождь некоторое время назад перестал, небо начинало проясняться, и верхушки деревьев уже подсыхали на показывающемся вечернем солнце. Скоро звякнула калитка, и на дорожке показались мокрые собаки. В некоторой нерешительности они, такие красивые, остановились перед скамейкой. Но он, не раздумывая, сделал приглашающий жест. Меньшая благодарно вздохнула, и они взобрались на свою половину. Он заметил, что собаки сесть – сели, но как-то выжидающе на него смотрят, а большая вообще пришла не с пустыми руками. Точнее, пастью. Он вопросительно мотнул головой, и тогда она положила ему на колени шишку. Он посмотрел на подношение и снова вопросительно уставился на большую. Собаки переглянулись и посмотрели на него так, как будто ждали чего-то. И, по-видимому, это что-то напрямую касалось этой шишки. Он взял шишку в руки покрутил перед глазами. Обычная. Сосновая. Сосновая? Ну да. Вроде, сосновая… Сосновая?!

– Это что?! Это что, от тех сосен?! Серьёзно?! – он не верил своим глазам и глядел то на сокровище в своих руках, то на собак.

Большая опустила голову. Кивнула? А меньшая истово завиляла хвостом.

– Но погодите, – вдруг спохватился он. – Но ведь сегодня вишня. Вишня? – он на всякий случай принюхался. – Ну да, вишня. А как же хозяйственное мыло?

Собаки переглянулись и снова уставились на него.

– Погодите, погодите. Сейчас, сейчас, – он стал соображать. – Шишка – шишкой, тут всё так. Но и мыло нужно, так? – собаки явно обрадовались. – То есть, это как пригласительный? Он же заранее вручается, вроде… – меньшая протиснулась между большей и спинкой скамьи и лизнула его в щёку. – Ого! – он был польщён. – Вот это признание! Ну хорошо. Спасибо вам, собаки, за шишку! – он церемонно поклонился, и они ответно завиляли хвостами. – Это ведь огого! Это ж… Это ж, подумать только… – он откинулся на подушку и стал разглядывает свой пригласительный. – Это ж ведь от тех сосен… Уму непостижимо.

Он верил. Он верил в свои сны. Он каждый день своими глазами видел подтверждение тому, что всё это – на самом деле. Но шишка, эта сосновая шишка была настоящим артефактом.

– А зачем вообще мыло? – вдруг оторвался он от своих размышлений.

Собаки уставились на него, потом переглянулись, и большая, фыркнув, залаяла. Пролаяв несколько раз, она склонила голову на бок и посмотрела на него с такой иронией в своих собачьих глазах, что он расхохотался.

– Понял. Это как задавать вопрос с разговорником. Хорошо. Мыло – нужно. Почему? Потому что… за ним и только за ним идёт путеводный ветер? – собаки завиляли хвостами. – Ну всё понятно. Хотя в данной ситуации это неуместный комментарий, – он улыбнулся и вернулся к подарку.

Собаки немного посидели, потом потоптались на скамье, откланиваясь, и, спрыгнув, удалились в дом.

Он посидел на улице ещё немного, пока комары не загнали в дом и его. А когда лёг, покрутил в темноте перед глазами сосновую шишку, положил её на тумбу у изголовья и закрыл глаза.

И открыл их в туман. Нет, строго говоря, это был не туман. Просто дуло столько ветров, таких разнообразных цветов и оттенков, таких ярких, что невозможно было толком ничего рассмотреть вокруг. И ему стало ясно – он там, на поле за лесом. На него обрушивалась целая лавина запахов. И он стоял один. Как он здесь оказался – было непонятно. И куда делись собаки – тоже. Было, в общем, светло, но совсем ничего не видно. Он попробовал идти вперёд. Конечно, у него это получилось, но куда он идёт – он не понимал. Он шёл и шёл, и вскоре по обе стороны от него, примерно на одинаковом и одинаково большом, как он полагал, расстоянии потемнело. Впереди и позади было всё так же светло. Вот сверху как будто бы немного темнело, но как-то неявно и ненадолго, да и не ясно поэтому – темнело ли. Видимо, подумал он, он оказался посередине между чем-то и чем-то. Это было похоже на тоннель. Только как-то, похоже, без потолка. А он всё шёл и шёл. И скоро темнота по бокам от него закончилась.

Он открыл глаза в своей комнате, у себя в доме. Наверное, было уже недалеко до утра. За окном снова шумел дождь. В комнате, а значит, и во всём доме, уже прочно обосновался запах сегодняшнего огуречного ветра. В общем, ему понравилось. Сквозь приятный свежий аромат, занявший его мысли, потихоньку начал всплывать сон. Он машинально потянулся к тумбочке, взял шишку и стал крутить в руках, вспоминая детали. Странно всё-таки. Он не просыпался, не встречался с собаками, не шёл лугом, не пробирался через лес. Просто – бац! – и поле с ветром. И какие они там яркие! Здесь он видит их не такими, а то было бы трудно. А во сне вон как – не видно из-за них ничего. А может, это от юбиляра? Чтобы он не обрадовался раньше времени. Он задумчиво поскрёб подбородок. Может, и от юбиляра. Он лёг обратно, вернул шишку на тумбочку и спал до утра без снов.

Завтракали снова в кухне. Дождь уходить пока не думал. Но пить кофе и сидеть на скамейке они всё-таки вышли.

– Странный мне сегодня сон был, – не поворачивая головы к собакам, проговорил он, разглядывая малиновые кусты вдоль забора.

Собаки промолчали, но краем глаза он уловил движение – они обернулись к нему. Тогда он тоже посмотрел на них и продолжил:

– Я вдруг оказался прямо там. Сразу. Безо всех обычных прелюдий.

Собаки ждали продолжения.

– Ну, это, собственно, всё. Не видно ничего.

Собаки отвернулись и стали рассматривать малину. Он тоже вернулся к ней.

Малина начинала зацветать. В сухую погоду в кустах уже стояло мерное жужжание. Сейчас, в дождь, она была особенно молчалива.

Когда они втроём двинулись под дождём к калитке, большая обернулась к нему и привычно уже фыркнула. Это было личное её развлечение – смотреть, как он ходит в дождь. Он старался не наступать на дождевых червей. И не то, чтобы он их как-то особенно нежно любил и выделял среди прочих обитателей сада, он бы так не сказал. Но просто как-то раз, уже довольно много лет назад, он шёл под дождём по дорожке через один парк. Долго шёл. И всё время за одним и тем же человеком, который ещё в самом начале дорожки наступил левым ботинком на червяка. Почти посередине. Половина червяка распласталась по подошве ботинка, основательно прилипнув к каблуку, а другая никуда не делась, осталась висеть. И вот этот человек шёл и всю дорогу поднимал на ботинке этого несчастного получервяка. Вверх-вниз, вверх-вниз. Взлетит – шмякнется, взлетит – шмякнется. Впечатление у него осталось глубокое. На рыбалке он бывал, копал, насаживал, скармливал рыбам. В саду, случалось, перерубал лопатой – не горевал. Но вот те полчервяка засели в памяти накрепко, и он в дождь всегда, если мог, смотрел под ноги и не наступал на них.