Семён Ходоров - Иосиф и Сталина

Детище академика Колмогорова, физико-математическая школа-интернат, было задумана им как творческая школа. Главным здесь считалась стремление привить питомцам навыки самостоятельного научного мышления. В процессе обучения они вооружались всем необходимым для творческого восприятия как будущего университетского курса, так и для быстрого вхождения в самостоятельную научную работу. У обывателя словосочетание «школа-интернат» ассоциировалось как учебное заведение, в котором надлежит питаться и ночевать. По форме оно так и было, а вот содержание было необычным.

Иосифу импонировало, что уроки, в зависимости от модели их проведения, назывались лекциями, лабораторными занятиями или семинарами. Он был в восторге и от того, что занятия проводили доценты, профессора и даже академики, которые не просто снабжали их бездной необходимых знаний, а и учили, как ими распоряжаться на практике. Несмотря на то, что последнюю они по-философски называли критерием истины, упор обучения делался на теоретические аспекты математики и физики. Один из профессоров постоянно твердил им, что учёный может быть и лаборантом, а вот у лаборанта стать учёным-теоретиком нет никаких шансов.

Иосифа радовало, что преподаватели, в отличие от школьных учителей, не опускались до троекратного разжёвывания простых вещей, в то же время доступно и логично объясняя сложные атрибуты физической науки. Здесь учеников не вызывали к доске, не требовали дневников, не ругали за плохое поведение. Как по большому, так и по малому счёту в этом не было никакой необходимости. Ни у кого не возникало ни малейшей потребности шалить, баловаться, не слушать преподавателя и пропускать уроки. Да и, честно говоря, дурачеством, даже при желании, заниматься было некогда. Учебный день правильнее было назвать словом рабочий. Причём, он по интенсивности не делился на две части (школа и общежитие), а являлся плавным вливанием одной из них в другую. Требования к познанию обучаемого были не просто строгими, а, можно сказать, запредельными. Но именно это и превращало учеников в будущих светил отечественной физики.

Ещё очень нравилось Иосифу, что здесь их не делили на троечников, ударников и отличников. Он понимал, что в этом не было надобности, поскольку все они, примерно на одном качественном уровне, были обогащены текущими знаниями и одинаково страстно стремились к накоплению последующих. Ему было более, чем комфортно быть равным среди равных, имеющих глубинные задатки к накоплению сложных понятий теоретического познания. Иосиф не знал, что академик Колмогоров ставил этот факт одним из необходимых условий образования своей школы. В одном из своих писем домой на вопрос родных, как проходит процесс обучения в интернате, он чтобы «не растекаться мыслью по древу», в ответ привёл стихотворный опус, написанный одним из его одноклассников: «Задают нам очень мало, Что и говорить! Ну, подумаешь, английский, Взять и повторить. Ну, подумаешь, анализ, Надо подучить, Сделать семь задач каких-то, Быстро объяснить. Разобрать конспекты лекций, Выучить и знать, И матпрактикум сложнейший Выполнить и сдать. И по алгебре задачи – Просто чудеса! У меня на них уходит Только три часа. Приготовиться к контрольной, Физику решить, Сдать Зачёт, литературу Малость повторить. Разобрать, закончить, сверить, Прочитать, учить, Написать, перепроверить, Переповторить! Доказать, списать, запомнить, Съесть, перевести, Физикой себя заполнить, И с ума сойти!».

Этот нехитрый, не очень-то и совершенный с точки зрения высокой поэзии, опус вполне совершенно описывает напряжённый рабочий день обитателя московского физмат интерната. В более простой расшифровке он гласил, что учиться было до невозможности тяжело. Тем не менее, эти невозможности открывали Иосифу абсолютно новые возможности познавания мира как в его абстрактно физико-математическом понимании, так и в житейском восприятии. Он помнил одно из высказываний своего кумира Альберта Эйнштейна, что «есть только два способа прожить жизнь, первый – будто чудес не существует, второй – будто кругом одни чудеса». Понятно, что Иосиф выбрал для себя второй. Он не искал для себя диковинок и невидалей: они сами его находили в лабиринте запутанных математических формул и в, постоянно изменяющемся, калейдоскопе сложных физических метаморфоз. Иногда, когда усталость от всего этого буквально валила его с ног, он, тем не менее, продолжал работать, включая то, что современные далай-ламы называют подсознанием. Это, и в самом деле, была чудотворная медитация мозговых извилин, флюиды которых, несмотря на неимоверную усталость, проникали в суть физических явлений.

Одним из чудес, предрекаемых Альбертом Эйнштейном, была, заставшая Иосифа врасплох, инверсия в обыденной жизни. Дело в том, что он всегда верил, что физической науке надо отдаваться полностью, не размениваясь на мелочи. Однако мелочи в одно, наверное, чудесное мгновение ворвались в жизнь Иосифа в очаровательном формате пола, который именуется противоположным. Его представляла привлекательная девушка Эльвира Баширова. Справедливости ради, эпитет «привлекательная» соответствовал бы реальности в любом случае, так как на их курсе были всего две девушки. Но её подруга Настя Козловская – низкорослая, толстая и близорукая, с линзовыми очками девушка явно не являлась символом девичьей красоты. Поэтому, именно Эльвира была единственной представительницей юной женственности в их интернате. Тем не менее, Иосиф усмотрел в ней только уникальную, не присущую женскому полу, способность решать чрезвычайно сложные теоретические дилеммы. Оказалось, что Эльвира не ограничила себя только паутиной различных физико-математических проблем. Причиной тому явился не кто иной, как сам Иосиф Перельман. Через некоторое время, когда их уже связывали узы взаимной притягательности, она призналась ему, что её покорила в нём острота ума и энциклопедичность его знаний. Но здесь она явно кривила душой, ведь этими качествами обладали, практически, все тридцать пять юношей, обучающиеся в интернате. На самом деле, в дополнение к отмеченному, её привлекла ещё и неотразимая наружность Иосифа. Он, действительно, отличался от своих товарищей высоким ростом и нежными чертами лица. Иосиф, всегда поглощённый в дебри точных наук, не замечал на себе призывных девичьих взглядов, обращённых к его привлекательной внешности со стороны подрастающего девичества. Синева его выразительных глаз, обрамляющих, хоть и длинный, но не лишённый греческого изящества, нос и брюнетная прядь густых волос придавала ему сумасшедший шарм, на который обращали внимание даже взрослые женщины. Но Иосифу была неведома его привлекательность. Но, если бы он и знал, то вероятность того, что он воспользуется этим приближалась к нулю.