Константин Уткин - Суррогатный мир

– На кого вы, мой дорогой друг, так внимательно уставились?

Появившийся рядом Пуськов, разноцветный, словно амазонский попугай, нежно взял Петра под руку.

– Как вам вообще тут? Вы понимаете, что присутствуете на мероприятии, равного которому не было уже больше сорока лет? Да, я понимаю, что вы прекрасно помните все это, но я все-таки вам напомню еще раз – это мероприятие сродни поэтическим чтениям в Политехническом музее. Вы только представьте, что сейчас, вот там на сцене – а может быть, мой друг, и вот тут, вот в этом самом фойе – прогуливаются рядом с нами Вознесенский, Рождественский, Окуджава, Ахмадулина и Высоцкий. Кстати, с одним мэтром и корифеем отечественной поэзии вы имеет честь быть весьма близко знакомым.

Мой дорогой друг, на кого вы смотрите? Какой ужас…

Ларенчук бросил на него только быстрый взгляд искоса, но заметил, как побелели губы Пуськова и и подпертая воротничком обвислая черепашья шея затряслась. Не дай Бог – подумал Петр – что ужасом этот гриб назвал мою… укокошу на месте.

– Какой позор… на празднике Поэзии этот…

– Этот? – с нескрываемым облегчением просил Ларенчук.

– Этот негодяй, мерзавец, подлец, скотина и… и… и…

– И? – теперь уже Петр держал, крепко держал дряблый локоток – того гляди товарищ брякнется в обморок.

– И просто скотина. Откровенное тупое быдло. Недочеловек. Мразь. Сволочь. Негодяй…

– Да кто же это? – Петру стало интересно, что за замечательный человек обладает такими сочными и звучными эпитетами – и он услышал.

– Пусев. Этот негодяй затроллил весь ПоэПис.

Ларенчук изумленно повернул голову – в непонятном названии ему послышалось что-то очень знакомое и такое же неприличное.

– Что ты говоришь? Что он сделал? Кого он сделал?

Пуськов посмотрел на своего спутника с недоумением, потом спохватился и, отведя от Пусева пылающий ненавистью взгляд, пояснил.

– Сайт, который собрал весь этот вот цвет современной российской поэзии, называется – ПоэПис, что означает – Поэты и Писатели.

– Тут же вроде одни поэты?

– Это тут одни поэты, а на сайте еще и писатели есть. Там у нас неважно, что ты пишешь. Главное – что ты за человек. Вот ты гений – я ж тебе говорил – потому что ты человек хороший.

Ларенчук покосился на Пуськова и стал похож на удивленного медведя, но спорить не решился – не так уж часто в своей жизни он встречал настоящих знаменитостей. Точнее говоря, это была первая встреченная настоящая знаменитость.

Меж тем количество поэтов и писателей, поднимающихся все выше и выше к микрофонам – а там, может быть, и к всемирной славе – перевалило все мыслимые и немыслимые пределы. Уже не видны были ступени с медными прутьями для удержания несуществующих дорожек, уже не раз и не два бодрые дамочки тыкали в бока наших героев острыми локтями, намекая, что не стоит стоять на пути идущих творческих масс.

Тогда Пуськов, раздраженный – то ли появлением своего злейшего врага, что ли отсутствием обещанного ажиотажа вокруг его персоны, взял Петра под локоть и, пересечя сплошной поток поэтов – он пересек его уверенно и даже грубовато – потащил в зал.

Ларенчук, побоявшийся остаться в этой непредсказуемой толпе один, кинул отчаянный взгляд вниз – но странная четверка уже растворилась в волнах штурмующих лестницу людей.

Они вошли в зал, к рядам красных кресел, уходящих вниз, к освещенному пятну сцены. Только тут Ларенчук почувствовал – впервые в жизни – тонкий, но очень сладкий укол славы. На них смотрели. Сначала смотрели бегло, как смотрят на всех входящих в помещение – дабы узнать, кто вошел – а потом более внимательно и долго. Несколько дам далеко радостно встрепенулись и призывно помахали ручками. Пуськов улыбался снисходительно и слегка натянутой улыбкой – видимо, у него так и не шел из головы этот подлец, мерзавец, гад и сволочь…

И Ларенчук страдал – хмель от волнения почти весь вышел, большое скопище странных людей действовало на него угнетающе и раздражало, появившиеся на сцене фрачники с инструментами наводили на мысли о классической музыке, которую Петр терпеть не мог.

А главное – неизвестно куда исчезла Она. Ларенчук ощущал физически, как тоска поднимается из каких-то сокровенных глубин его естества, выдавливая все ощущение и все мысли. Все, кроме одной – где Ее можно увидеть еще раз. Он крутил головой, стараясь выловить в двух растекающихся по залу потоках входящих тонкую фигуру – и это ему не удавалось.

Послушный, вялый и расстроенный, Ларенчук позволил себя куда-то усадить. Пуськов тут же начал гудеть на одной ноте, как шмель, одаривая комплиментами иссохшую даму со страшно чернеющими сквозь пудру подглазьями и тяжелыми малахитовыми перстнями и браслетами на жилистых руках. Дама умудрилась сунуть Ларенчуку свою конечность прямо под нос – Петр отшатнулся, поскреб затылок, и, найдя выход, очень вежливо пожал ее. Дама снисходительно улыбнулась такому промаху и, хлопая ресницами, закатывая глаза и жеманничая, продолжала отвечать Пуськову.

– Ну и что они о себе возомнили? Хамла на хамле сидит и хамлой погоняет. А еще интеллигенты вшивые, что с них взять. Я вам, Михаил Павлович, так скажу – на нашем дорогом ПоэПисе совсем нет поэтов…

– Не согласен – одобрительно рычал Михаил – категорически не согласен. А вы? А вы, моя прекрасная поклонница?

– Ах-ха-ха – заливалась дама, обнажая прекрасные фарфоровые зубы и кокетливо взмахивая малахитом – Скажете тоже, какой я вам гениальный поэт? Гениальный поэт это вы, а я, могу сказать без ложной скромности – зачем нам в наши годы скромность, Михаил, да еще и ложная? – а я просто скромная талантливая поэтесса.

– Вы гениальная поэтесса, Танечка, и у вас такой загадочный и очаровательный ник – Жужник… это звучит так романтично, так изысканно и грациозно… прямо как вы…

– Михаил, вы такой галантный, я думаю, что именно вас нужно будет избрать Народным поэтом…

– Танечно, я был бы счастлив получить это звание из ваших прелестных рук, тем более, как мне кажется, своей полувековой службой поэзии я заслужил не только его, а еще и огромную любовь народа. Вот мой ближайший друг, Петр – вы думаете, кто он?

– Милый молодой человек – стрельнула глазами Жужник, давая понять, что не сердится.

– Он – народ. Он представитель того самого неискушенного народа, ради которого мы, надрывая сердце, несем свет истинных стихов в руках, как Садко…

– Я не сомневаюсь, что именно вы будете Народным поэтом. Кому, как не вам, настоящему народному любимцу, нести это звание?

– Спасибо, дорогуша Танечка…

– Зря вы так далеко сели, Михаил. Вам еще идти на сцену, за лаврами. Пару листочков вашей старой поклоннице отщипнете?