Константин Уткин - Суррогатный мир

Петр, подавленный собственным ничтожеством, не стал даже напоминать об обещанном заходе в буфет – знаменитый буфет Центрального дома литераторов – а Пуськов, наслаждающийся своим позором и горем, про такую мелочь, как страдающий поклонник, конечно же, забыл.

Улица швырнула в круглую физиономию Ларенчука пригоршню мокрой крупы, сунула под ноги осклизлые горбы наледей, дохнула смрадным выхлопом с Садовой – не заносись, смертный, иди по тротуару, держи под ручку гения и иди. Видишь, сбоку вспыхнул белый свет? Это крючок, на котором ты имеешь шанс быть вытянутым из пустого провала небытия. Это приезжий из города Краедранска распиловщик, на шестом десятке вдруг открывший в себе Божий дар, запечатлел на мыльницу тебя с Пуськовым, чтобы потом показать собутыльника по цеху фото и затянуть – Я хоооооотел въеееехать в реееку на бееелом слонееееее…

Ларенчук был погружен в себя и даже не заметил, как в процессе движения от их компании откололись прекрасные дамы, Жужник с Працук – хотя они и расцеловали красное мурло Петра в обе щеки – как долго стояли у метро Рвокотный с Пуськовым, совещаясь о чем-то и что —то решая.

Ларенчук ковырялся в себе. Он пытался понять, почему это так, что за несправедливая судьба ему досталась – почему одним все, а другим, прямо скажем, совсем ничего? Ну почему у одних на лужайке жизни прыгают белые слоны, а у других – шмыгают серые крысы?

Будь Ларенчук хоть чуть – чуть более подкован в литературе, он бы понял, что использовал метафору, потрясающую своей новизной – но в литературе он был безрогим теленком, а два его учителся спорили о каких-то важных вещах и не обращали на своего подопечного особого внимания.

– Нет, Михаил, я говорю, что надо к процессу подходить творчески, мыслить широко, и тогда простые массы к нам потянутся. Ну что это за снобизм – постоянно напоминать о своем Белом слоне? Так любой слон опротивет. Вы поступайте так, как я поступаю – хвалите. Вы в самом деле не понимаете, что мы все одинаковы? Мы совершенно все одинаковы. А вот сказки про то, что стихи у всех разные, придумали неудачники, вроде нашего Пусева, который никто и звать его никак, потому что его никто не читает и читать не будет – вот он в оправдание собственной бездарности и придумывает – мол, все стихи у всех разные! Ни фига, все стихи у всех одинаковые.

– А у меня?

Вдруг обиженно перебил его Пуськов.

Рвокотный, запрокидывая себе в бородку пивную бутылку, важно ответил.

– А у тебя, друг, вообще не стихи. У тебя, друг, песенный текст, поэтому он вообще не стихи. А вот если бы его не пели, точнее – если бы его не спел Калинин, то я тебе бы точно сказал – да, твои стихи такие же, как у меня и прочих поэтов. Мы все одинаковые. Мы все – как одна семья. Мы все как братья. Это, друг Миша, понимаешь, такой поэтический коммунизм – мы все в коммуне. Поэтому к нам люди тянутся. Кстати, Миш, ты мне не мешай рейтинг завоевывать. Я вот думаю сегодня стишок написать – нет, думая пять стишков написать – и продвинуть их в рейтинг. Каждый по очереди. Конечно, стихошушера налетит, набросится, начнет визжать и слюной брызгать – ну да мы с моими гениальными поэтами их зачморим…

– Рома, подожди – слабо воспротивился Пуськов – я тоже сегодня напишу шесть стихов и тоже хочу в рейтинг.

– Миша, это не мои проблемы, это твои проблемы. У тебя есть свой электорат, у меня свой. Я возьму своих гениальных поэтов, и завтра буду в рейтинге. Бери своих поклонников и тоже будь в рейтинге. Все равно, Миша, кишка у тебя тонка соревноваться с народными поэтами. Я тебе говорю про настоящих народных поэтов, не всяких там Акининых. Настоящий народный поэт – это я. Меня народ каждый день в рейтинг поднимает. Это настоящее народное признание. Это настоящая народная любовь.

– А я?

– А он? – Ларенчук подхватил негодующий вопрос Михаила. Действительно, а что, автор Белого слона – не народный? Рвокотный не стал спорить.

– Я ж тебе сказал – твоей текст – это песня. Значит, он не может называться стихами. Но автор ты народный, это факт. Народ же тебя поет, значит ты народный. Ты народный песенник, а я народный поэт. Мы с тобой оба народом любимы. И мы с тобой должны все сделать, чтобы народ в нас не разочаровался. Короче, давай так – с десяти до пятнадцати – не первом месте в рейтинге буду я, а с пятнадцати до восемнадцати – будь в этом нашем рейтинге ты. Заметь, я тебе самое лучшее время отдаю, потому что благородный, умный и талантливый. И щедрый.

– Лучшее время – утром. И вообще, когда ты еще не начал даже задумываться о литературе, я уже продвигал просвещение в массы посредством Белого слона.

– Мише, мне наплевать, что ты там продвигал, какого слона, какого ферзя и какую литературу. У меня свободное время на работе с утра, и с утра мне надо пять своих свежих стихов раскрутить. Давай не будем ссорится, нам с тобой еще надо Пусева закопать. Вот закопаем его, поделим сайт на сферы влияния, и не будем друг дружке мешать. Нам, великим поэтам, разве не хватит графоманов?

– Хватит. – Вдруг улыбнулся Пуськов. У Ларенчука засосало под ложечкой. Похоже, он присутствовал при эпохальной сделке. Завтра начнется передел собственности. Братва ради жирного куска начнет хлестать друг друга свинцовыми плетьми, швырять гранаты в трусы и выкалывать глаза любимым кошечкам. Но это будет завтра.

А пока лидеры враждующих сторон решили, что худой мир лучше доброй ссоры, поклялись соблюдать вооруженный нейтралитет, проводить совместные учения для поднятия боевого духа и повышения обороноспособности.

– Петя, Петя, да очнитесь вы, Петя, Петя, что с вами, дорогой друг?

Пуськов тряс Ларенчука за плечи и взволнованно заглядывал в лицо. В самом деле, Ларенчук пребывал с состоянии некоторого отупения. Вполне возможно, что это было просто следствием двухдневного запоя.

– Со мной все в порядке.

– Ну и хорошо, что с вами все в порядке. – Вроде бы даже искренне обрадовался Пуськов – я посмотрел на ваше лицо, и мне показалось, что вы чем —то озабочены и даже, я бы уточнил, озадачены. Мне подумалось, что вы мужественно выполнили свой гражданский долг сегодня, и поэтому заслуживаете всяческого поощрения. В связи с чем я вас спрашиваю – не имеете ли вы желания еще раз посетить мой скромный, холостяцкий приют поэта? Со своей стороны могу обещать охлажденную водку, приличную закуску и любопытную экскурсию по сайту, которые дал нам так много в этой жизни, что его просто не с чем сравнить! Я думаю вам будет интересно и познавательно. Тем более что мы сегодня решили, что вы тоже поэт, а поэту надо иметь страничку, просто для того, чтобы выкладывать туда стихи. И не говорите мне, что у вас нет стихов! С его вы взяли, что они вообще у кого-то есть? Стихов вообще ни у кого нет. Посмотрите вокруг – разве вокруг нас ходят Пушкины? Нет, не ходят вокруг нас Пушкины. Пушкины – поэты, а мы пока что не поэты. Мы просто пишем стихи. Может быть, мы друг для друга поэты, может быть, мы друг для друга даже гениальные поэты, но об это не стоит так громко говорить. Нет, дорогой друг, самой собой разумеется, что если вам хочется назвать меня гениальным поэтом, то я не смею вам препятствовать. Просто ради своего долга перед мировой литературой я не буду вам препятствовать и смело говорю – если вы меня хотите назвать гением, делайте это, не оглядываясь на шмыгающих рядом Пушкиных! Что нам Пушкины, они преходящи. А мы с вами живем здесь и сейчас, и не имеем морального права не поддерживать друг друга в этой сложной ситуации. Понимаете меня?