Инга Лис - Истории дождя и камня

Зима в этом году оказалась затяжной и очень холодной. Ледяной ветер так и норовил забраться за ворот плаща или сорвать шляпу с головы. Под ногами хлюпала грязь вперемешку с нечистотами и талым снегом.

Шарль не просто не любил, а очень боялся такой погоды, потому что кашель у него тогда обязательно усиливался, а по вечерам ещё и добавлялись слабость и жар.

Однако если раньше он мог позволить себе отлежаться дома хотя бы несколько дней, то теперь, после нового назначения, о таком не могло быть и речи. А если учесть крайне запутанные отношения, которые сложились у молодого гасконца с капитаном де Тревилем, тем более.

И всё-таки Шарль любил Париж.

Несмотря на шум и гам, вечно грязные, в потоках нечистот улицы.

Несмотря на отсутствие фонарей и постоянный риск быть ограбленным, даже находясь в двух шагах от Лувра или Пале-Рояля.

Париж как-то сразу принял его, и юноша чувствовал себя в столице, как рыба в воде.

Он практически не скучал по Гаскони.

Возможно, дело было в событиях прошлого, которые лейтенант предпочёл бы забыть, а может, в службе, отнимающей всё свободное время.

А может, ещё в том, что Париж был буквально наводнён его земляками: первое время Шарлю постоянно казалось, что он не уехал дальше Фезензака или Тарба.

Гасконцев недолюбливали, высмеивая их бедность, нахальство и, конечно же, жуткий акцент, хотя связываться всерьёз тоже не решались, поэтому молодой человек даже не мог припомнить ни одного случая, чтобы ему пришлось по-настоящему обнажить на улице шпагу.

А уж когда он надел мундир лейтенанта мушкетёров, тем более.

Впрочем, проблем хватало и без этого.

Правда, поначалу всё складывалось отлично.

Жак совершенно зря переживал о том, как его друг устроится в далёкой столице.

Как уже было сказано выше, юноша довольно быстро нашёл жильё и без промедления был принят капитаном мушкетёров, г-ном де Тревилем.

Конечно, капитан и не думал забыть своего друга молодости, а потому без колебаний определил его сына сначала кадетом, а через полгода испытательного срока – на постоянную службу в мушкетёрский полк.

Молчаливый юноша с сединой в волосах и холодными, непроницаемыми глазами надолго стал главной темой пересудов как среди мушкетёров, так и среди гвардейцев.

Понимая, что от этого никуда не деться, Шарль вежливо отвечал на расспросы, стараясь ничем не выдать, насколько они раздражают его. Никогда не отказывался от общих пирушек, несмотря на королевский запрет, играл вместе со всеми в карты, одалживал товарищам деньги, несколько раз даже принял участие в совместном походе к обитательницам многочисленных «лавок чести», но…

Если бы кто-то спросил у мушкетёров, что они знают о своём юном товарище, вряд ли кто-то из них мог бы сообщить что-то иное, кроме общеизвестных фактов.

Гасконец лет двадцати. Приехал не то из Тарба, не то из Люпиака. А может, из Фезензака – разве разберёшь эти чудовищные гасконские названия? По-французски говорит на удивление правильно, правда, с ужасным акцентом. Необщителен, даже замкнут, что редко встретишь у выходцев с юга. Но при этом чертовски проницателен, умён и ловок – иначе как ему до сих пор удаётся лавировать между капитаном, королём и кардиналом, как говорится, не теряя лица? Отличный фехтовальщик, но вот дуэли на дух не переносит. Однако храбрости ему не занимать: мушкетёры имели возможность убедиться в этом как во время многочисленным учений, так и при осаде острова Ре, за которую юнец получил ни больше, ни меньше, а лейтенантский мундир. Снимает дом, где практически никому не удалось побывать в гостях (посыльные не в счёт), слуги не имеет, а одет, несмотря на это, всегда самым тщательным образом. Постоянной дамы сердца тоже нет… Вроде бы, хотя тонкое железное кольцо на безымянном пальце явно свидетельствует о её наличии, по крайней мере, в прошлом. Седые виски и чёлка – по-видимому, тоже ещё одно напоминание о трагической любовной истории. А может, просто трагической. И к любви никакого отношения не имеющей…

Вот, собственно, и всё.

Если бы Шарль услышал хоть часть этих россказней, он бы только усмехнулся и вспомнил слова, сказанные ему как-то Пьером: ты научился великолепно притворяться, братец…

Но потом начались неприятности.

Поначалу пришлось спешно подыскивать новое жильё.

Затем Тревиль, присмотревшись к юноше и оценив его способности, попытался склонить земляка к участию в политической игре на стороне партии королевы.

Осторожный Шарль поначалу не говорил ни «да», ни «нет», предпочитая разобраться в ситуации и сделать свои выводы.

Собственно говоря, он до сих пор не ответил капитану категорическим отказом, однако события в Амьенском саду совершенно определённо продемонстрировали позицию молодого гасконца относительно заигрываний с Англией в любом их проявлении.

С того времени его отношения с де Тревилем если не испортились, то явно охладели. А после того, как юноша получил патент на чин лейтенанта из рук кардинала, тем более.

Став лейтенантом, он растерял добрую половину если не приятелей, каковых и так было немного, то уж доброжелателей точно.

Вдобавок ко всему, выполнение новых обязанностей действительно отнимало всё свободное время.

Во-первых, потому, что Тревиль держал гасконца под неусыпным наблюдением, явно ожидая, когда же тот, наконец, ошибётся, а во-вторых, оттого, что Шарль слишком хорошо осознавал, насколько от его действий в мирное время может зависеть жизнь рядовых мушкетёров во время военной кампании.

Неожиданно для самого себя, он оказался педантичным, придирчивым и даже где-то беспощадным командиром.

Проверки оружия и амуниции, а также состояния лошадей, постоянные упражнения в фехтовании и верховой езде, инспекционные осмотры условий, в которых проживали солдаты – всё это вызвало поначалу массу недовольства.

Некоторые пытались в открытую игнорировать учения, некоторые рысью понеслись жаловаться де Тревилю.

Нашлись даже такие, кто попытался вызвать зарвавшегося юнца на дуэль.

Однако лейтенант оказался неумолим.

Инициаторы саботажа без промедления были отправлены под арест.

Участвовать в поединках с собственными подчинёнными д’Артаньян тоже отказался. Презрительно кривя губы, повторил фразу кардинала о том, что дворянин должен проливать кровь исключительно на поле боя и исключительно во славу короля и Франции. А если кому-то угодно считать его трусом – пожалуйста, потому что лично ему на мнение окружающих (это так, по секрету, если вы ещё сами до сих пор не догадались) откровенно плевать.

Неизвестно, что возымело большее действие: безразличие, с которым были произнесены эти слова, или слава первоклассного фехтовальщика, уже давно закрепившаяся за д’Артаньяном, а может, тот факт, что двоим, особенно неугомонным шевалье после визита к капитану вдруг как-то слишком быстро пришлось распрощаться с ротой.