Инга Лис - Истории дождя и камня

– Можно войти, г-н лейтенант? – двери приоткрылись, и на пороге появился посыльный. – Вам письмо.

Человек в плаще мушкетёра, стоявший у окна, обернулся, протянул слуге монету.

– Спасибо, – произнёс с сильным гасконским акцентом, который ничуть не ослаб за три года, проведённых в Париже. – На сегодня ты свободен.

Посыльный ушёл, и тогда мушкетёр запер за ним дверь, вернулся к окну. Прислонившись к подоконнику, долго рассматривал конверт, поглаживая печать тонкими изящными пальцами.

Человеку у окна, которого посыльный назвал г-ном лейтенантом, с равным успехом можно было дать и двадцать, и сорок лет.

Невысокий, но при этом тонкий и стройный, он был удивительно ладно сложен. У него было худое скуластое лицо с насмешливо изогнутыми губами и тонким, с характерной горбинкой, носом. Волосы цвета воронова крыла юноша обычно собирал в небрежный хвост, однако сейчас они просто рассыпались по воротнику, украшенному дорогим брабантским кружевом. Непослушная чёлка скрывала глаза, и они-то путали все карты. На первый взгляд, гасконцу было не больше двадцати – возраст просто непозволительно юный, чтобы носить мундир лейтенанта королевских мушкетёров, – но вот глаза, умные, внимательные, непроницаемо холодные, заставляли усомниться в чрезмерной молодости их хозяина. Это были глаза человека, успевшего пережить чересчур многое, а потому и повзрослевшего слишком рано. Седые виски и такие же седые пряди в чёлке только служили ещё одним подтверждением этому.

Шарль д’Артаньян, новоиспечённый лейтенант мушкетёров его королевского величества, поднялся в кабинет и уселся в кресло, однако ещё долго не распечатывал конверт. Он прекрасно знал, от кого оно – подобные послания приходили неизменно с интервалом в три-четыре месяца, – но каждый раз волновался настолько, будто получал их впервые.

Пьер был верен своему слову и писал стабильно, ухитряясь передавать письма так, что за эти три года ни одна из его весточек не пропала.

И, каждый раз вскрывая конверт, молодой человек испытывал самые противоречивые чувства.

Радость, словно брат рядом, лёгкую печаль – всё-таки он скучал по родным, – сожаление, потому что понимал: ему ещё нескоро представится возможность навестить их.

Но каждый раз эти чувства сопровождало ещё одно. Глухая тоска, от которой сердце начинало болеть так, что пропадало дыхание, и на глазах выступали непрошеные слёзы.

С тех событий прошло уже больше трёх лет, а Шарль так и не привык.

Он ждал письма из Гаскони не столько из-за сообщаемых в них новостей, но ради нескольких строчек, приписываемых братом в самом конце.

Всегда одних и тех же, но, только прочитав их, юноша наконец находил в себе силы, чтобы хоть частично справиться с чувством вины, которое не отпускало его ни на минуту. Как раз до следующего письма.

Тонкое железное кольцо, крестик на потёртом кожаном шнурке да не проходящее осознание утраты, жестоко терзающее душу – вот и всё, что осталось в память о человеке, которого он так любил.

Наконец юноша всё-таки вскрыл конверт. Раскашлялся тяжело, не глядя, вытер губы платком. С трудом удержавшись, чтобы не скользнуть глазами сразу в конец листа, заставил себя начать чтение с первых строк.

«Шарлю Ожье де Кастельмор д’Артаньяну,

лейтенанту королевских мушкетёров,

в собственные руки

Здравствуй, малыш.

Надеюсь, мне и впредь можно будет обращаться к тебе так, невзирая на тот высокий чин, что ты получил недавно, а, братец?

Позволь поздравить тебя с повышением, которое ты заслужил, как никто другой. Твои родные так же присоединяются к моим поздравлениям.

Новостей, у нас, сам понимаешь, немного, хватит нескольких строк.

Матушка, слава богу, жива-здорова. Она стойко переносит недавнюю утрату, а вести о твоих успехах поддерживают её особенно.

Нэнси снова родила. И опять девочку. Уже третью. Бернар, наш счастливый отец, просто в ужасе. По крайней мере, мне так кажется.

Кэтти с мужем переехали в Фезензак. Всё зовут навестить, но мы с Полем что-то никак не выберемся. То одно, то другое… ну, ты понимаешь.

А вот Анна, наша с тобой невестка, недавно разрешилась от бремени мальчиком. После недолгих размышлений мы решили назвать его в честь батюшки – Ангерраном. Наконец-то есть, кому продолжить славный род д’Артаньянов.

Что до меня, то я потихоньку превращаюсь в старого, занудного ворчуна, озабоченного лишь тем, чтобы Кастельмор и Артаньян продолжали приносить более-менее стабильный доход. Ладно, ладно, шучу. Не переживай: у меня всё в порядке.

Конечно, до хозяйственных способностей отца мне далеко, да и староста наш с каждым годом не становится моложе, но вместе с ним и Полем я справляюсь потихоньку.

Пару слов о твоих бывших приятелях. Если тебе, интересно, конечно.

Серж женился недавно, а Жан окончательно заменил на посту лекаря своего отца. У Роже-старшего к старости стали сильно дрожать руки, и он отошёл от дел. Хотя советами, конечно, помогает по-прежнему. Об Андре давно ничего не слышал.

Да, кстати, уже несколько раз собирался написать, но всё забываю.

Поскольку тело Антуана так и не нашли, бальи Фезензака официально признал его умершим. Вот уже год, как мы с Полем окончательно вступили в права управления Кастельмором и Артаньяном.

Я подумал, тебе надо об этом знать.

Вот, собственно, и все новости.

Береги себя, малыш. И пиши чаще. Теперь-то ты должен понимать, что значит для нас хоть раз в полгода получить пусть несколько строчек, написанных твоей рукой.

Будь здоров, и да хранит тебя Господь.

Твой Пьер.

P. S. Я регулярно навещаю твоего друга. Знаю, как это важно для тебя. Там… всё в порядке. И где бы сейчас ни была его душа, поверь, он знает, что ты помнишь о нём. Уверен также: он в полной мере заслужил такие чувства с твоей стороны и такую память.

Пусть даже я окончательно понял это только сейчас».

Шарль вздохнул и покачал головой.

Конечно, письмо брата обрадовало его – хотя бы потому, что это был знак, что дома всё в порядке, – однако вместе с тем вызвало такую душевную боль, что юноша даже продышаться смог не сразу.

Сидел, скомкав в руке листок, и всё повторял про себя строки постскриптума: поверь, он знает, что ты помнишь о нём, поверь, он знает…

Поверь…

Как, если сам Шарль до сих пор не может принять тот факт, что друг его мёртв?

Если до сих пор каждую ночь видит его во сне, а идя по улице, невольно вглядывается во все встречные лица, словно кузнец из Артаньяна выжил и каким-то чудом смог очутиться в Париже?

А потом гасконец до боли прикусил губу.