Александр Поздеев - Античная юность. Повести, рассказы, пьеса, сценарии

– Это ты правильно сказал, дружок, – ответил я, – хочу попросить только об одном, встретив меня на улице, случайно не вздумай протянуть руку для рукопожатия.

И вот наступило первое сентября, придя на линейку пораньше, я почти сразу же столкнулся с Люсей, а с того самого дня, как мы расстались я её не видел, и вот наши взгляды встретились.

– Ты сердишься? – наивно спросила она.

– Нет, с чего ты взяла? ну и как твой десятиклассник поживает?

– А он десятый экстерном закончил, уехал Москву покорять, обещал потом и меня забрать.

– Не думал, что ты до такой степени наивна, ну да ладно.

– На премьеру нашу придешь?

– Нет, извини.

– Послушай, хватит сердиться, ты понимаешь вообще, что у меня нет иного выхода, ты окончишь школу, так тебя родители выучат, а меня кто? Вечно пьяный отец-забулдыга? Или мне всю жизнь в приживалках у тетки ходить? Дима мой шанс, которого я не упущу, ты знаешь, кто его отец в Москве?

– Люся, мне совсем неинтересно, кто его отец в Москве, – ответил я и отошел к группе ребят, давая понять, что наш с ней разговор окончен и, возможно, навсегда. На уроках я ловил на себе её внимательный взгляд, оборачивался и старательно делал вид, что она мне совсем безразлична, но в глубине души с ужасом понимал, что это на самом деле совсем не так. На перемене, наоборот, я взглядом вылавливал её в кучке говорливых школьниц, и она об этом догадывалась, но уже сама делала вид, что не замечает меня, хотя наши взгляды иногда и пересекались. Потом Роман Авдеев, наш известный школьный сплетник, поведал мне, что Люся опять снимается в кино.

– Что-то киногруппы в наш город зачастили, – ответил я, – ну снимается и что? В каких нибудь эпизодиках.

– Странно, ты так равнодушно об этом говоришь, – подозрительно спросил Авдеев, – разбежались, что ли?

Конечно, ничего этому школьному рупору я не ответил и ушел, погруженный в невеселые мысли.

Самое странное, что в это самое время я начал немного тосковать и об Алене, вспоминал те счастливые деньки, когда мы были вместе еще до моего ухода к Люсе, в общем состояние было ещё то, странное, будто я завис между небом и землей. Узнав в какое время у Люси съемки, я в выходные отправился прямиком туда. Я бродил, как тень, чуть в стороне от кишащей жизнью съемочной площадки, где снимали фильм о Великой Отечественной, где-то в стороне гремели взрывы, бегали туда-сюда солдаты в изорванных, измазанных землей гимнастерках, но мне было неинтересно, я искал взглядом лишь её. Девушек на площадке было много и все они были чумазые, изрядно перепачканные сажей и землей, но все-таки Люсю, изображающую деревенскую девушку, я узнал и хотел было подойти, но тут, о ужас, нарисовался он, Дима. Меня они даже не заметили, он целовал её несмотря на то, что лицо её было перепачкано сажей и землей, и остальные девушки смотрели на них с какой-то нескрываемой завистью. Они наслаждались своим чувством, ничего ни от кого не скрывая. Мне оставалось только уйти с мыслью глубокого удовлетворения, что все в жизни проходит. А вечером я заявил твердо родителям, что ни в какой архитектурный, как мечтали они, поступать не буду.

– Что же тебя влечет? – спросил отец.

– Кино, кино, только кино, – ответил я, – вы реставрируете храмы, а я буду снимать кино, может быть, документальное о том, как разрушали веру в нашей стране, а лучше сниму фильм о школьной любви.

Родители ничего не ответили, потому что однозначно уважали любую мою позицию, они у меня насчет этого были очень славные. Родители мои так искренне поверили в Бога и потом даже крестились, правда, тайно потому что в 1986 году подобное еще не предавалось огласке, именно когда занялись восстановлением разрушенного храма в нашем городе. Вслед за ними к вере притянулся и я, правда, в школе о том что их ученик крещен в Православии знали лишь единицы, но мне широкой огласки и не было нужно. В нашей школе, в нашем классе еще очень сильны были патриархальные советские традиции, и хотя исключения из комсомола в тот год боятся было уже как бы смешно, опасаться негативной реакции со стороны учителей или элитствующих одноклассников все же следовало. В храм я приходил, как правило, один, а не с родителями, дабы побыть наедине с Богом и своими мыслями.

В тот день я пришел помолиться, следуя огромному желанию и зову сердца, и неожиданно во дворе столкнулся с Люсей.

– Ты почему здесь? – даже, немного сердито, спросил я.

– По той же причине что и ты, – ответила она, – я тоже хочу верить в Бога!

– Хорошо, – ответил я, – но жаль, что ты пришла в школьной форме, да еще такой короткой, может быть в иной раз?

Она отрицательно покачала головой.

– Хорошо.

Внутри храма я смотрел только на нее, уже не в силах сосредоточиться на молитве, я наблюдал как светлело её лицо, как завороженно слушала она пение певчих, а позже и весьма краткую проповедь священника, и сердце мое трепетало от предвкушения чуда, склонившись в молитве, я уже знал, о чем просить Бога – о том, чтобы моя потерянная навек возлюбленная никогда бы не утратила то, что приобрела в это светлое воскресенье. В этот же день двумя часами позже мы сидели на берегу Волги, погруженные в глубокое молчание,

и лишь только мой ставший уже извечным вопрос прервал эту свинцовую тишину, застывшую в воздухе.

– Почему?

– Если бы я сама знала, – ответила она, – ты знаешь, я ведь беременна от него, и когда все откроется, начнется такое! Но мне уже все равно, я уезжаю к нему.

– Удачи тебе в твоей новой жизни, – сухо сказал я, и, поднявшись пошел прочь, оставив ее сидеть, погруженной в глубокую печаль.

А буквально через несколько дней те парни, которые когда-то избили меня по наущению Алены, подкараулили меня по дороге из школы.

– Ну что? – спросил один из них, более рослый и зловещий, – мы, значит, в тюрьму, а ты развлекаться будешь со своей девкой, да? не выйдет!

Мощный удар в скулу сбил меня с ног, не дав опомниться, правда, покачнувшись, я устоял, но последующие удары подонков посыпались столь последовательно и часто, что я перестал вообще что-либо соображать.

И надо же было так случиться, что именно этой же дорогой возращалась домой в эти минуты и Люся. Уже плохо соображая, сквозь пелену бессознательности я услышал мерзкий голос, говорящий напарнику:

– Смотри, какая удача – и актрисочка здесь! Ну, сейчас позабавимся! Мне с огромным трудом удалось приподнять голову от земли, потому что она вся словно была набита свинцом, сквозь туман я сумел разглядеть страшную картину, словно списанную с того фильма, в котором мы тогда снимались. Один из громил держал железными ручищами Люсю, не давая ей ни охнуть, ни вздохнуть, а второй, пыхтя от мерзкого вожделения, уже расстегивал на ней платье. Что помогло мне подняться в тот момент? что произошло? прошло двадцать лет, но я до сих пор не понимаю, только факт – поднялся, и хотя ноги отказывались идти, а налитая свинцом голова клонила назад к земле, я сделал сначала два неуверенных шага, а потом и остальные, которые уже прочно удержали меня на земле.