Александр Поздеев - Античная юность. Повести, рассказы, пьеса, сценарии

– Ты мне Люсеньку только посмей обидеть, – прошептала она, – убью, золотая она девчонка, да только Бог счастья в жизни не дал, а она в тебя верит, так верит.

– Да знаю, – ответил я, осознав, что тете лучше не возражать. Люся вернулась в комнату, и по лицу её скользнула легкая полуулыбка.

– Теть, мы пойдем? – спросила она.

– Идите, – согласилась тетя и обратилась ко мне, – а вас, молодой человек, я всегда буду рада видеть у нас в гостях. Едва мы вышли в коридор, я крепко прижал Люсю к стене и сурово спросил:

– Ты что, все это специально устроила?

– Что устроила? пусти, мне дышать больно, неужели ты не поймешь, дурак, что твоя Алена тобой попользуется да и выбросит, а по-настоящему тебя любить буду только я. Славочка, я же многого и не прошу и не требую, только поцелуй меня, и можешь идти к своей разлюбезной Алене хоть навсегда. Поцелуешь? Пред обаянием этой влюбленной дурочки невозможно было устоять, и руки мои помимо воли обвились вокруг её талии, а губы коснулись теплой, пламенеющей щечки, в тот момент где-то глубоко внутри меня тугими волнами прибоя забился океан самого сокровенного мальчишеского желания. Как странно, мы с Аленой целовались не один раз, но ничего подобного я никогда с ней не испытывал так как сейчас с Люсей.

– Ну все, – сказал я тихонько оттолкнув её от себя, – не вздумай в школе подавать мне знаки внимания, захочешь встретиться – изволь, но на другом краю города…

– Дурак, – вдруг произнесла она очень сурово и пошла вниз по лестнице.

В тот день была ответственная контрольная по физике, но писать её совсем не хотелось, ничего не хотелось, когда же вы придете, долгожданные каникулы? Я сидел у окна, и с высоты пятого этажа хорошо просматривалась пьяная, давящая друг друга, матерящаяся очередь за крайне дефицитной в те годы водкой, вот двое в хлам пьяных парней уже сцепились в драке, честное слово, если бы не этот магазин, я умер бы со скуки.

– Петров, о чем опять замечтался? – окликнула меня физичка, – до звонка десять минут. Вернувшись к реальности, я обернулся к сидящей сзади Аленке, но та недовольно на меня зашипела, потому что считала, в учебе каждый отвечает за себя сам, тоже мне принципиалка. В поисках спасения я бегло осмотрел весь класс и остановил взгляд на Люсе, которая сидела одна на самой последней парте, только было похоже, что не физику писала она, а новые стихи, и до самого звонка я так и не смог оторвать от нее взгляд, от её челочки, свисающей до самой тетради, от лучистых глаз, видящих то, чего никогда не увидит обычный человек. Прозвенел звонок, Люся оторвалась от тетрадки, увидела мой чересчур навязчивый взгляд и улыбнулась так, что сердце мое застучало раза в три быстрее.

– Так, так, – проговорила печально физичка, увидев мою пустую тетрадь, – что делать будем, Петров? в ПТУ собираешься? это можно устроить.

– Анжела Петровна, он исправит, – затараторила Алена, – дайте шанс, я им сама займусь.

– Петров и Мухина портят мне все показатели, – произнесла учительница, – один мечтатель, другая хочет, видимо, Пушкина затмить, что ж такое делается? на все исправления даю вам три дня срока. Рассказова, ты отвечаешь головой… Едва мы вышли в коридор, Алена с негодованием набросились на нас, и гнев её был ужасен.

– Ну что, собирать совет что ли по поводу вас? вы у нас два бельма на глазу…

– Не нужно, – улыбнулся я, – пойдем все втроем в парк после уроков, погуляем и обсудим наши дела.

– Ну, не знаю, – пробурчала Алена, – хотя, почему бы и нет, уроки закончились а разговаривать действительно лучше на свежем воздухе, идем!

Втроем мы вышли из школы и словно по молчаливому единомыслию повернули в сторону нашего любимого парка, причем мои девчонки совсем не возражали, когда я, встав между ними, взял под ручки и одну, и другую. Шутя, и я, и девчонки разыгрывали походку трех персонажей из любимого всеми честными школьниками Советского Союза фильма «Мы из джаза», прохожие оглядывались на странную троицу и, заразившись позитивным настроением, сами начинали приплясывать. В общем, к тому моменту, когда мы очутились в парке, Алена благополучно забыла о своем гневе и, пританцовывая, напевала мотив незатейливой песенки, настроение её разошлось не на шутку.

– А ну вас, – сказала вдруг она, – слишком уж вы заражаете меня оптимизмом, не по мне это, капелька грусти тоже бы не повредила. Алена повернулась к нам спиной и быстро пошла прочь по парковой дорожке, но потом все же повернулась и произнесла напоследок.

– Я благословляю начало вашего великого чувства, ребята, всего вам, всего… а вот за физику спрошу строго, не обессудьте, на то я и комсорг. Люся сидела низко, опустив голову, с очень виноватым видом, я посмотрел на нее, на удаляющуюся Алену, и в итоге бросился ту догонять, догнал, потянул за рукав.

– Пусти, дурак, – огрызнулась Алена, – иди к Цветаевой своей.

– Ну ты чего, Аленка? я же тебя люблю!

– Пора бы уже определиться, – иронично заметила она, – сегодня меня любишь, завтра её, послезавтра кого, математичку?

– Сама дура, – ответил я, глядя ей в глаза. Аленка быстро пошла прочь и вскоре скрылась за поворотом, я вернулся к ожидающей Люсе, та вроде собралась было мне что-то сказать, но я закрыл ладонью её прелестный ротик. Никакие слова в данный трагический момент не были уместны.

Между улицами Чапаева и Набережной стояла наша школа, теперь спустя двадцать лет она стала лицеем с каким-то особым подходом к учебному процессу, на какой из улиц, точно стоит не скажешь, хотя дробь от Набережной все же присобачили. Дорога, на которой она расположилась, имеет такой интересный изгиб, что причислять её к какой либо стороне затруднительно. Так и хочется выделить этот обьект отдельной единицей. В общем, стоит наша школа на отшибе, одной стороной, как положено, она смотрит окнами во двор, по другую сторону школы окна выходят уже интереснее – на матушку-Волгу. По утрам, помню, водная гладь здорово отражала лучи свежего проснувшегося солнышка, и в её волнах оно как будто шевелилось и оживало, вдалеке пароходная пристань. Может, потому и учился я так неважно, потому что часто отвлекался на такие вот далеко не школьные пейзажи, или иногда на пьяный магазинчик под окнами, смотря какое было настроение. То был май 1990 года, страну лихорадило, во всем и везде чувствовалось время больших перемен, но мне казалось, что нашего маленького волжского городка они вообще не коснулись. То есть, конечно, были и у нас пустые прилавки, кооперативные ларьки, рэкитиры и бандиты, Горбачев в телеке и прочее, но в остальном особых перемен я не замечал, плакаты и лозунги советских времен не только не снимались, но даже подкрашивались и обновлялись. В школе нашей по-прежнему царствовала комсомольская организация, самым ярким представителем которой являлась наша неутомимая Алена, школьную форму почти везде отменили, а у нас она была. В тот далекий и ещё спокойный год мы заканчивали девятый класс и ещё не знали, не догадывались, что живем на самом стыке, на изломе вели-кой страны. Через год рухнул в бездну Советский Союз, и это событие, как острый нож, разрезало наши судьбы напополам. Но до того оставался ещё год, и мы, подростки, с неистовством, яростным и неодолимым, любили, хулиганили, наслаждались жизнью, курили травку, сбегали с уроков на видеосеансы и не желали и думать о какой-то там политике, зачем? В те последние майские деньки прямо на уроке вместо заданного сочинения я неожиданно начал сочинять свой первый рассказ, и это занятие настолько увлекло меня, что я не заметил звонка. Оторвавшись наконец от тетради, я с удивлением увидел, что класс опустел, а напротив сидит Люся и с улыбкой смотрит на меня.