Александр Поздеев - Античная юность. Повести, рассказы, пьеса, сценарии

– Уж не я ли заразила тебя сочинительством? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я, – другое знаю, ты необыкновенно красивая.

– Красивее, чем Алена?

– Ну не нужно об этом, как-то больно, тебе бы подобное пережить.

– Ладно, забыли, – ответила она, – ты знаешь, что наш литератор создает при школе литературную студию?

– Да ну!

– Вот тебе и да ну, – передразнила она, – мы с тобой должны ему показать ему наши рассказы и стихи, и пусть скажет напрямую, стоит это чего-то, или бросить тем заниматься напрочь и заняться чем-то более полезным.

– Но тебе-то есть что показать, а я ещё первый рассказ не дописал, – возразил я.

– Поверь, этого достаточно. – я поднялся и тихонечко привлек её к себе, не желая отпускать, она, не отрываясь, смотрела на меня, и по пунцовой щечке сползала прозрачная слезинка.

– Ну что ты, что ты? – растерянно повторял я.

– Да просто предчувствие какой-то беды, – прошептала она, все крепче прижимаясь ко мне, – Рассказова не оставит все это просто так, поверь.

– Я не дам никому обидеть тебя, ты что, мне не веришь? – Верю, но слишком хорошо знаю Аленку, она собственница, она не любит отдавать то, что принадлежит ей…

– Послушай, я что, вещь? – с негодованием спросил её я. Она глубоко вздохнула, перекинула школьную сумку через плечо и вышла из класса, а я ещё очень долго сидел в опустевшем помещении, погруженный в глубокое раздумье.

Мы с Люсей чуть ли не каждый день после школы уезжали на тряском автобусе за город, и только, может быть, один час в пригородном лесу среди тонких березок, час поцелуев и обьятий научал нас большему, чем все книги школьной нашей программы, именно здесь, вдали от дома и школы мы вновь становились сами собой и позволяли себе некоторые вещи, недопустимые там, в городе. Люся, едва мы уходили подальше в лес от остановки, начинала дурачиться, как маленькая девочка – бегала среди высокой травы, убежав вперед и временно потерявшись, возращалась, заставив меня поволноваться, с руками, полными цветов. И я любовался ею в эти минуты, благодаря Бога, сидящего на небе, за эти невиданные секунды счастья на земле, где счастья настоящего почему-то всегда маловато. Люся жадно пожирала меня полными любви глазами, пока я расстегивал воротник её платья. Запретно белели белоснежные лямочки лифа и круглела сводящая меня с ума грудь, неотвратимо, до того, что глаза косят, притягивая меня, я боялся, я робел, прикасался и отступал, она не запрещала мне ничего, и каждый день мы делали новый шаг вперед, заново проходили уже давно пройденное, повторяли, как на уроке, и ещё шажок вперед, дальше. И все-таки я был трус, боялся всего, что может из этого выйти, и на чем мы можем быть пойманы, целоваться и притрагиваться – это ещё возможно, но все остальное, упаси бог, это незаконно, мораль запрещает нам все, чего бы мы хотели, к чему движемся, к чему рвутся наши тела, губы, руки и к чему семимильными шагами несется наша душа. Я робел, я не знал, как она? ведь я могу обидеть и оскорбить её тем, что делаю. Можно ли?…Она позволяет мне это оттого, что отказать не может, я думал, ей самой это не нужно. Мой невеликий опыт обращения с девушками (опыт наших школьных компаний, ночевок и дней праздников) – все не годилось теперь, там я был смел, хотел показать что не хуже других, и никаких чувств там не было и в помине, даже того же пресловутого страха, а теперь?… В изнеможении и одури, сдержавшись, я отпрыгиваю от нее, оставляю лежать на спине с горящим лицом, распахнутым на груди платьем, сажусь, отвернувшись, прикуриваю дрожащими, не попадающими на коробок спичками сигарету «Дон», вижу снова небо с облаками, мелкие листья карлиц-берез, бежит по ним майский ветерок, теплый и ласковый, летают стрекозы. По нижней дороге, не спеша, возращаются, видимо, из школы сельские старшеклассницы в форме такой же, как сейчас у Люси, темно-коричневой. И вот её рука сама ищет мою, опять напряжение, закрытые глаза, я вновь склоняюсь, касаюсь нежно заветной ложбинки на груди, её грудь вновь освобождена, ворот расстегнут низко и маняще, когда же и как она успела? ведь даже не пошевелилась? Этот жест, молчаливое приглашение потрясают меня – глаза её так и остаются таинственно закрыты, нет, она не при чем, платье распахнулось случайно, какое облегчение! она сама, значит, можно?

– Послушай, Славик, – говорит Люся, переворачиваясь на спину, – я давно хотела спросить, кем хочешь стать после школы?

– Все равно кем, лишь бы ты была рядом.

– Дурачок, я же серьезно.

– Я тоже серьезно, вполне.

– Писательство все же занятие несерьезное, – вздохнула Люся, – им денег не заработаешь, а ты сам знаешь, какое у меня положение, придется после девятого уходить в вечерку и работать.

– Тогда я тоже уйду из школы, – пригрозил я.

– Только попробуй, – воскликнула она и погрозила точеным кулачком, – у тебя большое будущее, но только после десятого, берись за учебу пока не поздно, понял?

– Понял, – улыбнулся в ответ на это я и поднялся, смотря на простор в противоположную от нее сторону, ожидая пока она застегнет платье и приведет себя в порядок, вот в тот момент я и увидел за плотными рядами кустарника (как ещё сумел разглядеть!) спрятавшуюся и наблюдающую за нами с невероятной нескрываемой ненавистью Алену. Внутри у меня все перевернулось, ну поймите правильно, не за себя я испугался в тот миг, а за Люсю, если бы Аленка в тот момент приняла решение сделать два и три шага на поляну, то рухнул бы её и без того шаткий, только-только начавшийся выстраиваться в какую-то логическую последовательность мир. Но, к счастью, у Алены хватило такта не сделать этот роковой шаг, хотя позже оказалось, что она из своей королевской милости просто дала нам отсрочку.

– Пора нам, Люся, – напомнил я, – а то автобус уйдет, а до города топать ого, к завтрашнему первому уроку придем.

– Я и не спорю, – вздохнула она, – но как в город неохота, ты бы знал. Я промолчал в тот момент, потому что понимал, что означали для Люси эти выезды за город.

Через два дня после нашей последней поездки за город состоялось первое заседание нашего литературного школьного клуба. Правда, народа собралось совсем немного я, Люся, собственно сам литератор Игорь Николаевич и две пятиклассницы, но совсем неожиданностью было для меня, что пришла Алена. Правда, ей, как комсоргу, нужно было быть в курсе всех школьных дел, но теперь её присутствие меня совсем не радовало никак.

– Ну-с, – проговорил Игорь Николаевич, – наше первое заседание, можно сказать, открыто, он обвел нас всех долгим вопросительным взглядом и остановился на Люсе. – Ну кому, как не Мухиной начинать, – с радостью подытожил он, – я наслышан об её талантах, да-с.