Александр Поздеев - Античная юность. Повести, рассказы, пьеса, сценарии

К счастью, мои родители работали допоздна, потому мы с Люсей сразу после съемочного дня сразу шли ко мне, обсуждали прошедшую съемку, а потом вечером я провожал её до дома тети, и это было прекрасно, это были невероятные, незабываемые дни, в которые нам, к великому счастью, не нужно было думать о школе. В первый день после съемки на лестнице она очень, очень сильно плакала и я долго не мог утешить её.

– Славка, – спрашивала она сквозь слезы, – когда ты впервые обратил на меня внимание?

– А помнишь, когда мы сидели в классе, а ты с горящими глазами прибежала и всех увела на Волгу.

– Славка, родной мой, как же я тебя сильно люблю, вот не было бы тебя, давно бы школу бросила.

– Ну что ты говоришь? – сердито отвечал я.

– Бросила бы, бросила, я упрямая, знаешь, я что задумала…

– Давай немножко уроками позанимаемся, кино есть кино, но учеба важнее. Я тут же включил на стареньком магнитофоне свежие записи Виктора Цоя, и под восьмиклассницу, и пачку сигарет, и алюминиевые огурцы мы в тот вечер, таки, доконали столь ненавистную нам обоим физику, а едва её закончив, начали целоваться, благо, до прихода моих предков оставался час, но хвала небесам, мы почему-то всегда останавливались вовремя, не переходя грань, после которой остановиться уже невозможно. Перед приходом родителей мы принимали, как вы понимаете, набожно лицемерный вид, типа мы такие вот примерные дети, сидим, зубрим, ужинали с ними, уставшими (а они у меня оба были реставраторы, восстанавливали целых два храма в нашем городе), а папа и мама даже простой ужин превращали в феерию шуток и беззлобного смеха.

Очень замечательные мои родители, слава Богу, до сих пор здравствуют, и я им за все благодарен, а уж Люсю они полюбили, как свою родную дочь, в отличие от Алены, которую принимали всегда с холодной отстраненностью. Потом я Люсю провожал до самой квартиры, памятуя о предупреждении Алены и зная, что моя бывшая подруга слов на ветер никогда не бросает, возвращался домой и учил просто до посинения текст, проговаривал, переживал за предстоящую съемку, ложился спать наверно только часа в три, но в восемь уже вскакивал, как штык, делал зарядку, завтракал и бежал за Люсей. На второй съемочный день нам уже предстояла сыграть гораздо более сложные сцены, где, конечно, присутствовали драматические постановочные моменты, и требовалось максимум выкладки и не фальшивой, а настоящей актерской игры, нам предстояло сыграть три больших сцены.

Первая сцена была в классе, я по роли отвечал у доски, а Люся должна была со своей парты подавать мне какие-то знаки так, что я забывал из-за нее урок, путался, и в конечном итоге, получив двойку, возвращался на место, но так и продолжал смотреть на нее, и она, почувствовав мой взгляд, должна была обернуться и посмотреть тем самым магическим взглядом, что присутствовал и на лестнице во вчерашней сцене.

Сначала мы репетировали без массовки, без класса, и Люся играла так, что у меня внутри все переворачивалось, и я, который должен был путать слова по роли, начал и в самом деле путать немногочисленные слова, предназначенные моему персонажу. К счастью, нам попался очень корректный и понимающий режиссер.

– Сосредоточься, Слава, – строго, но без нажима, сказал он, – пока это только репетиция.

Действительно, после его слов я спокойно отыграл свои сцены, ничего не путая, и режиссер остался очень доволен, до съемки остался час, и нас отправили на грим и к костюмерам. Меня по-прежнему одели в этот ультрамодный костюмчик, из которого единственной приметой времени был комсомольский значок на лацкане пиджачка, Люсю в то же вчерашнее школьное платье с белым фартуком (в своем обычном платье режиссер ей сниматься не разрешил, оно как то не вписывалось в образ, который он видел) хотя разницы существенной я вообще не замечал.

Потом была съемка, я стоял у доски внутренне абсолютно готовый к роли, класс изображающий массовку, сидел за партами, учительница, народная артистка CCCР, большой мастер эпизода – за своим столом.

Сцена должна была начаться с опоздания героини на урок. И вот с шумом распахивается дверь, и на пороге появляется Люся (ей это вообще-то не трудно было сыграть, она вот так часто действительно появлялась на уроке, с опозданием, с шумом).

– Простите, Евгения Никоноровна, я опоздала…

– Ничего, Шумилина, садитесь на место, вам-то уж многое можно простить.

Отличница Шумилина прошла на место и началась моя сцена, где я, мальчик-умница, мажор-медалист отвечал урок у доски блестяще, пока не встретился взглядом с Люсей, с Шумилиной по роли. Режиссер снимал всю эту сцену без перерыва, без дублей, видимо его все устраивало, он вообще, как я понял, был очень актерский режиссер, верил безоговорочно даже таким непрофессионалам как мы, и это доверие творило чудеса. Хотя термин «актерский режиссер» я узнал гораздо позже, когда учился на сценарном факультете.

– А теперь приведем доказательство тео… – произнес я и осекся, как было положено по роли, взглянул на Шумилину (ассоциации с Люсей у меня в тот момент даже напрочь исчезли).

– Ну что же вы, Александров, продолжайте, – произнесла народная артистка каким то серым, тусклым, совсем без интонации голосом, наверно приелись ей эпизодические роли.

Взгляд моего Александрова был прикован к Шумилиной, да и как в самом деле он мог оторваться взором от пунцово пылающих щечек, от словно бы ненароком высунутого язычка бегающего между алых губ, от глубокого, полного чувственности взгляда, каким могли смотреть наверно только и только гимназистки прошлого века, и вызывающе, и целомудренно одновременно. Вы не поверите, как красива была моя Люся в этот момент, к великому счастью, это осталась в том фильме, эта сцена полностью вошла в него совсем без монтажных ножниц.

– Стоп, снято! – закричал режиссер, и бросился обнимать нас.

– Дорогие мои! Как это сыграно, как! Сыграно? Нет, я не прав, не прав – прожито. Дорогие мои, я хочу вас на главные роли в свой следующий фильм, даже в этот, жаль уже поздно. Дорогие мои вы наверно действительно любите друг друга, иначе не смогли бы так сыграть.

– Да! – с гордостью сказала Люся, взяв меня за руку.

– А завтра будет сцена, где вы должны будете сыграть ненависть, не забывайте! – сказал режиссер и отошел.

В тот же день был снят ещё эпизод в школьном коридоре, но совсем незначительный, гораздо больше мы ждали последний съемочный день со сценой в заброшенном, здании где мой герой Александров предавал любимую девочку в руки насильников, вот это было ужасно волнующе и до мандража страшно. В предыдущих сценах негодяйство Александрова никак не проявлялось, но здесь нужно было сыграть совсем противоположное состояние, практически чистое зло, и я промучился всю ночь, не понимая, как играть подобное, а отказываться было поздно. Но на съемочную площадку я пришел полностью собранный и готовый к сложной съемке, только с мыслью, что никогда, ни за что больше не буду сниматься в кино, желание свое я исполнил наполовину, став не актером а сценаристом. День, как назло, выдался ветреный, холодный, но за себя я не переживал, это Люсе предстояло отыграть все сцены с многочисленными дублями в одном только тоненьком платье.