Мария Хайкина - Единожды восстав

Не глядя, он кинул карты на стол.

– Я – пас. Считай, что ты выиграл.

Оглянувшись, Гэмфри понял причину этой уступчивости и стал прощаться. Айтон снял небрежно брошенный на спинку дивана мундир и накинул его на плечи. Лицо его еще хранило следы побоев, но движения были уверенными.

Юлита тихонько присела на краешек стула.

– Здравствуй. Видишь, я пришла… – шепнула она несмело. – Как твое здоровье?

– Скоро буду на ногах. Все образуется. – Настроение у Айтона было хорошее, он весело улыбнулся Юлите и подмигнул приятелю.

– А… – начала Юлита и замолкла. Смутившись, она оглянулась на уже стоящего в дверях Гэмфри. Тот отвесил прощальный поклон и вышел. Юлита подождала, пока дверь за ним закроется, и только тогда тихонько произнесла:

– Там, в казино… тебе пришлось очень плохо? – голос ее дрожал.

– Не будем об этом… – быстро сказал Айтон. – Все уже позади.

Лицо его сделалось серьезным. Юлита смотрела на него с состраданием.

– Знаешь… для меня это было ужасно… Ведь все совершил мой отец! Хотя… – запнувшись, она опустила голову.

Айтон бросил на нее быстрый взгляд. Настрой девушки имел для него решающее значение, ради него он подставил свою голову под кулаки Хорвина.

– Твой отец обошелся со мной довольно жестоко, – сказал он осторожно.

Юлита с готовностью кивнула. Видя, что девушка на его стороне, Айтон продолжал:

– Твой отец был беспощаден. На какой-то миг мне показалось, что он меня уничтожит…

И Юлита решилась.

– Послушай, – осторожно сказала она. – Мне есть, что рассказать тебе.

Ее серьезный вид подсказал Айтону, что сейчас он услышит нечто важное. Он напряженно выпрямился:

– Говори!

Юлита опустила взгляд.

– Понимаешь… – проговорила она, запинаясь, – совсем недавно я узнала… что мой отец… что господин Хорвин… Что он вовсе не отец мне!

Откинувшись на спинку дивана, Айтон присвистнул. Этого он не ожидал.

– Вот так поворотец… – пробормотал он. – И как же это получилось?

Лицо Юлиты залила краска.

– Просто оказалось… Я – приемная дочь.

– Подожди-ка! – произнес он, соображая, – Тогда и госпожа Ровина – тебе не родная мать.

Девушка замялась:

– Да, но… Это не совсем так. Это нелегко объяснить… Просто они поменялись ролями. Моя мама и тетушка. Тетушка на самом деле мне мать, а мать – мне тетушка. Но это все не имеет значения. Они мне обе, как мать. Понимаешь?

Айтон покачал головой:

– Если честно, с трудом. Но главное я, кажется, уловил.

Прикрыв глаза, он напряженно размышлял. Вся эта история пришлась очень кстати. Ею надо воспользоваться. Юлита сейчас в подходящем настроении… Она будет послушна его воле.

…

Не поднимая глаз, чтобы скрыть зажегшейся в них опасный огонек, Айтон сел. Замысел сложился перед его мысленным взором.

Он велел девушке подать свечу. Юлита поднесла.

– Настало время нам объясниться! – Запалив пламя, Айтон зажал свечку в руке. – Теперь ты знаешь, кто на самом деле человек, которого ты считала своим отцом. Ты больше не будешь его слушать. Ты будешь слушать меня.

Большие черные глаза девушки смотрели на него. Он продолжал:

– Скажи мне… Ты меня любишь?

Юлита смущенно опустила взгляд.

– Если ты меня любишь, если ты меня действительно любишь, ты сделаешь все, что я попрошу? Все, что угодно?

Не поднимая глаз, Юлита чуть заметно кивнула. Лицо ее залила краска.

– Хорошо. – Айтон нагнул голову. – Хорошо. Но я хочу убедиться, что ты действительно способна на преданную любовь. Что ради меня ты пойдешь на что угодно. Ты выполнишь мою любую просьбу. Ты слушаешь меня?

Она опять кивнула.

– Ты обещаешь мне, что сделаешь все, что я попрошу?

Еще один кивок.

– Прекрасно! – Глаза его зажглись стальным блеском. – Тогда протяни мне руку.

Юлита робко подала ему раскрытую ладонь. Айтон сжал ее запястье.

– Слушай меня! Слушай внимательно! – Взгляд его сверлил девушку. – Ты обещала выполнить все, что бы я ни попросил? Отвечай!

Она тихо шепнула:

– Да…

– Тогда… – он жестко сжал ей руку, – тогда… ты положишь свою ладонь… эту нежную и хрупкую ладонь… на огонь!

Продолжая удерживать ее руку, он смотрел на девушку из-под приспущенных век. Он следил за ее реакцией.

Юлиту била дрожь.

Айтон тряхнул ее руку.

– Так ты сделаешь это?

Она поникла головой.

– Ты меня любишь? – настойчиво вопрошал он. – Ты выполнишь свое обещание?

Юлита опустила голову. Одинокая слезинка показалась в уголке глаза.

Ее возлюбленный был неумолим.

– Я жду! – напомнил он. – Помни, ты обещала.

Ее губы шевельнулись. Он живо нагнулся к ней.

– Что? Не слышу! Говори громче!

– Прошу тебя! Я не смогу…

Айтон выпрямился и отшвырнул ее руку.

– Тогда не говори мне о любви, – бросил он резко.

Слезы потекли уже одна за другой. Юлита подняла голову.

– Я попробую… – шепнула он еле слышно. – Я попытаюсь…

Жестко прищурившись, Айтон протянул свечу к ней. Юлита осторожно подняла руку и задержала ее над пламенем. Ладонь ее заметно дрожала. Медленно она стала опускать руку к желтому огоньку.

Когда огонь был совсем близко, Айтон накрыл ее ладонь своей.

– Не надо! – быстро произнес он. – Остановись! – Теперь его голос звучал почти ласково. – Я не хочу причинить тебе боль. Я только должен был проверить тебя.

Глаза Юлиты казались огромными. Айтон напряженно смотрел на нее. Дрожащие губы ее начали складываться в благодарную улыбку.

И тогда он сказал главное.

– Не надо делать то, о чем я просил. Ты сделаешь другое… Слушай меня внимательно!

Воскресенская церковь стояла в стороне от проезжих дорог. Небольшая, однокупольная, сложенная из потемневших от времени тесаных бревен, она выглядела скромно. Прихожан у этой церквушки было немного, лишь кое-кто из бедняков, ютившихся в расположенных по соседству лачугах, изредка заглядывал сюда, да воспитанники стоящего рядом детского приюта приходили на утреннюю службу.

Хорвин быстрым взглядом окинул окрестности. Рядом со зданием церкви росло несколько кустов можжевельника, позади жались два убогих строения. Но ни среди них, ни на ведущей к церкви дороге в этот ранний час не было видно ни души. Служка, только что открывший двери церковного здания специально, чтобы впустить дочь Хорвина, уже ушел, а больше в церковь никто не заходил. Юлита должна была быть в храме одна.

Уже несколько дней, наблюдая за дочерью, Хорвин подмечал владевшее ею волнение. Она пыталась укрыть свои чувства от внимательных взглядов родителей, но они выдавали себя то томительной бледностью, то окрашивающим щеки внезапным румянцем, то едва заметной дрожью голоса. В последний вечер Хорвин явно ощутил, что возбуждение дочери достигло апогея. Она уже не могла скрывать бившую ее дрожь.