Василий Лягоскин - Все цвета радуги. Книга первая «Ресторан „Панорама“»

– И еще один вопрос, – шальную мысль удалось отогнать достаточно легко, – зачем все это? Такое ощущение, что Эмрел забрал с собой все самое ценное. Зачем? Мысль приходит только одна – он не собирался возвращаться. Почему? И тут предположение только одно. Возвращаться ему смертельно опасно. Значит, он узнал что-то, что ему знать не положено. Почему-же его тогда отпускают, да еще так далеко? Ха – одно предположение за другим. Так далеко можно забрести в дебри собственных фантазий. А что – попробуем. Предположим… Есть у него какая-то тайна; какой-то грех. То, что еще не стало известно другим, прежде всего Главе Тихой стражи. Но может вылезти в любой момент. Вот он и собрался в путешествие… в один конец. А тут я, со своим кристаллом. Ну, ладно. Примерное направление сборов понял; надо ехать домой. Фанел! Роняй его на пол, да свяжи опять покрепче. И подавай карету. Едем домой.

Очнулся я резко, рывком. Скорее всего, сразу после того, как меня, а вместе со мной и город с «Панорамой» в центре погребла под собой каменная громадина. Сразу – потому что не успел упасть, или отшатнуться от бронированного панорамного стекла. Даже рук от него не оторвал – так и держал их перед собой, словно пытался остановить тот самый чертов метеорит.

– И ведь получилось? Получилось?! Или никакого метеорита не было? И город…

Города, кстати, тоже не было. Если только меня не обманывали глаза. Впереди, метрах в двадцати, не дальше, стоял лес. Из тех, какие называют вековыми. Я бы назвал его даже многовековым. Причем деревья – толстенные и высоченные, как на подбор – росли редко, словно ограниченные каждое ареалом питания, которого они больше никому не уступали. Даже траве – судя по тому, что лесная подстилка состояла исключительно из опавших листьев разной степени усыхания, и каких-то плодов, похожих, наверное, на желуди. Почему желуди? Так и деревья, что стояли мрачными колоннами, с листвой, совершенно не дрожавшей на ветру, были похожи на самые обычные дубы. Только агромадной величины. И еще – они были словно нарисованы; на картине, с обратной стороны панорамного стекла. Только вот никакого стекла не было. Я невольно мигнул, и какая-то преграда на месте бывшего толстенного окна все же проявилось. В виде столь же прозрачной, чуть мерцающей пленки. До которой от моих пальцев было…

– Да всего ничего, – пробормотал я, переводя взгляд уже на свои руки.

Они тоже мерцали каким-то неестественным блеском. Нет – не мерцали, а буквально полыхали внутренним огнем, по сравнению с которым слабая пелена нового панорамного ограждения как-то совсем не катила. Интенсивностью своей освещенности. Это было как сравнить морской прожектор с карманным фонариком. И фонариком тут был не я. В смысле, не только руки, но и весь я! Это свечение я видел даже сквозь куртку с рубашкой, и брюки с трусами-боксерами. Да что там говорить – в таком зрении я видел даже каждый из пальцев на ноге! Пошевелил ими, и различил каждый из них, с трудом ворочающиеся в тесных мокасинах. Тут я еще раз мигнул – уже сознательно. И увидел те самые мокасины, начищенные утром по случаю первого рабочего дня, плавно перетекшего в это вот «приключение». Еще одно шевеление веками, и пальцы опять шевелятся, видимые светящимися суставными цилиндриками, и кончики пальцев на руках еще более яркими искрами огня тянутся…

– Уже дотянулись, – констатировал я, – до того самого стекла, которого уже нет. А что есть?

Была та самая пленка, теперь уже искрящая гораздо интенсивнее; особенно в тех местах, где ее касались десять кончиков моих пальцев. Тоже, естественно, десяти. И эти самые кончики чуть покалывало. Не больно; скорее, даже приятно. Создавалось ощущение, что из меня в этот экран истекало что-то мое, благоприобретенное. Какая-то энергия. А я хомяк еще тот. Чужого, в общем-то, не надо, но и своего никому не отдам. И я с шумом втянул в себя воздух. Носом. А пальцами… что-то в общем сделал такое, что пленка с негромким треском лопнула – сразу в десяти местах (понятно каких), и исчезла. А пальцы (и все остальное) по-прежнему светили.

Я мигнул еще раз. И уже нормальным зрением, и присоединившимися к нему другими чувствами ощутил, что дубы снаружи самые настоящие; что оттуда, от леса, задувает ветерок, и что по небу в быстром темпе передвигаются тяжелые низкие тучи, сквозь которые невозможно было разглядеть, что там далеко впереди, за лесом. Но вот в сером небе проявился голубоватый просвет, не несущий ни капли солнечного света, и я успел разглядеть не так далеко горы. Точнее, две вершины практически одинаковой высоты. Что их различало?

– Ну, одна белая – покрыта снежной шапкой практически полностью. А почему вторая темная?

Мигнул. Какое-то объяснение появилось. Снежная гора осталось прежней. А вот над второй, темно-серой и каменной, словно курился какой-то дымок.

– Вулкан, что ли? – подумал я вслух, – действующий? Сейчас ка-а-а-к рванет…

Сказал, и сам не испугался. А чего было пугаться после того, как меня едва не разнесло на атомы ударом метеорита.

– Ага, – чуть нервно хохотнул я, – по стенам палаты номер шесть. В местном желтом доме. Иначе как объяснить вот это все?

«Вот это все» я сопроводил активным морганием, отчего одна из вершин стала похожей на мультяшную – та, в которой то появлялся, то исчезал дымок неизвестной природы. В очередной раз я распахнул широко глаза, и так и не закрыл их, не отметив даже, на какой фазе «мультика» это произошло. Очень уж меня испугал какой-то непонятный – всхлипывающий или хлюпающий – звук за спиной. На сто восемьдесят градусов я развернулся в прыжке. И замер, не в силах поверить в увиденное. Хотя ничего сверх невозможного не происходило. Ну, разбитое окно (единственное из многих); ну, девушка – Катя – лежащая на паркетном полу; ну, кусок стекла, торчащий из правой половины ее еще не сформировавшейся до конца груди… И тот самый звук, испугавший меня. Исходил он именно из груди – вместе с толчками ярко-красной крови, рвущейся наружу, и теми самыми всхлипами воздуха. Как профессионал – пусть не врач, но все же – сразу определил: исходит воздух из пробитого легкого. Очень неприятно пробитого. Даже отсюда, метров с двенадцати, было видно, что сердце девушки располагалось совсем недалеко от острого куска стекла.

– Где-то я уже похожее видел, – совершенно невозмутимо подумал я, передвигаясь к пострадавшей мягкими, стелющимися шагами (сам от себя такого не ожидал), – в каком-то фильме с Шварцем. Только там такой осколок огроменного негра насквозь пробил, а тут хрупкую девушку… но не насквозь!

Как я это определил? Не переворачивал жертву, чтобы посмотреть – нет ли сквозной раны на спине. Я вообще пока не трогал ее, не понимая, что можно сейчас делать – с моими познаниями в медицине, а главное, с полным отсутствием медицинских материалов. Я просто присел перед Катей на корточки, и… мигнул. И увидел – внутри девичьего тела! Нет, не такое же свечение внутри, как у меня (мое, кстати, никуда не делось), и не сам кусок стекла внутри. А вот контур его, четко обведенный черными непрерывными штрихами, я видел так, словно тело передо мной было прозрачным.