Татьяна Леншина - Против течения. Книга первая

Воспитатель уселся на заскрипевший под тяжестью его литого тела стул, который тут же плотным кольцом окружили девчонки.

– А ну, покажите-ка свое рукоделие, – обратился к воспитанницам Константин Михайлович.

Девчонки, говоря наперебой, стали показывать вышивки.

– Константин Михайлович, у меня посмотрите салфетку. Я гладью научилась вышивать.

– А я крестиком подушку-думку вышиваю. Красиво?

– Смотрите, Константин Михайлович, у меня здесь вот ромашки будут, а по краям васильки. А сейчас я мережку делаю.

– Ишь ты, затейно-то как! Ну, девчата, на все руки от скуки, – радовался папа Костя, что так ловко и складно выходят узоры. Оторвавшись от рукоделия, он обвел глазами девчонок и, остановив свой взгляд на Люсе, сказал, обращаясь к ней:

– Люся, а я за тобой, доча. Идем со мной. Анна Дмитриевна тебя вызывает.

В комнате стало тихо. Анна Дмитриевна, директор детского дома вызывала к себе в кабинет самых отъявленных хулиганов или нарушителей дисциплины. Люся не относилась к их числу. Она была девочкой спокойной и скромной. Про таких, как она, говорят – мухи не обидит.

Поэтому слова папы Кости повергли всех в смятение. Воспитанницы стали возвращаться на свои места. Они недоуменно переглядывались и обменивались многозначительными взглядами, пожимая плечами, что на языке мимики и жестов означало «не знаю». Люся смотрела на воспитателя испуганно и растерянно.

– Да ты не пугайся, доча, все хорошо, – сказал папа Костя, по-доброму улыбнувшись, и накрыл Люсину голову своей широкой ладонью.

Девочка, робея, вошла вслед за папой Костей в кабинет директора, где за массивным письменным столом восседала дама средних лет. Звали ее Анна Дмитриевна, а детдомовцы, острые на язык, прозвали ее Снежной королевой. И, правда, ее отличало стремление к безупречности во всем: и застегнутая на все пуговицы белоснежная блузка, и волнистые волосы, искусно уложенные в прическу, и тонкая талия, всегда подчеркнутая узким кожаным ремешком. Достаточно было одного ее взгляда, одного слова, чтобы фразы, тщательно обдуманные каким-нибудь юным нарушителем дисциплины в свое оправдание, улетучились у него из головы.

Люся держала за руку папу Костю, ощущая тепло его ладони. Он, будто чувствуя смятение девочки, слегка сжал маленькую, вспотевшую ладошку, словно подбадривая и говоря: «Не бойся».

– Здравствуйте, – робко, почти шепотом, сказала воспитанница.

– Здравствуй, Люся, – обратилась к девочке строгая директриса, – к тебе гости. Вот, познакомься – это твоя мама, Мария Ивановна. Ты с ней пообщайся, а мы с Константином Михайловичем оставим вас вдвоем.

Эти слова поразили девочку, они прозвучали как гром среди ясного неба. Люся, повернув голову в направлении указующего жеста руки директрисы, увидела женщину, одиноко сидящую на краешке дивана. Девочка стояла посреди кабинета и широко распахнутыми глазами смотрела на женщину. Красивое лицо окружал ореол коротко-стриженных медно-рыжих волос, в которых легкой едва заметной паутинкой проблескивала седина. Пристальный и бесстрастный взгляд серо-зеленых глаз. Капельки пота на лбу и кончике носа.

– Ну, что же ты Люся, – вдруг заговорила женщина. – Подойди ко мне, не бойся.

Подталкиваемая в спину жесткой рукой директрисы, Люся сделала несколько робких, нерешительных шагов и замерла, уставившись в пол. Когда дверь за директрисой закрылась, женщина взяла ее за руку и с усилием притянула к себе. Люся повиновалась, чувствуя себя тряпичной куклой в ее сильных руках. Женщина внимательно вглядывалась в черты Люсиного лица.

– Так вот ты какая, моя дочь, – произнесла она срывающимся с хрипотцой голосом. – Глаза отца, а какие чудесные косы у тебя. Вшей нет? За вами тут хорошо смотрят? Бабушка навещает?

Не получив ответа ни на один из вопросов, женщина снова заговорила:

– Злишься? Правильно делаешь. Я бы тоже злилась, будь я на твоем месте. Отца твоего я любила. Он был хороший человек… Врач… Если бы не война… Ты меня прости, дочь. Прости… Станешь старше, все поймешь. Может быть все и образуется. Ты подожди, я устроюсь и заберу тебя отсюда.

Люся вдруг почувствовала всем своим естеством, что сейчас снова потеряет ту, о которой она столько думала, представляя эту встречу. Она прижалась всем своим худеньким телом к маме, вдохнула терпкий запах ее тела и, с громкими всхлипами, разрыдалась.

В этот момент в кабинет вошла директриса, сопровождаемая Константином Михайловичем.

– Ну, ну, Люся, успокойся, – она с усилием разжала руки девочки, оттесняя ее в сторону воспитателя. – Все, все, маме пора уезжать. Ее на работе ждут. Уходите уже, – обратилась она к Марии, замершей в каком-то оцепенении.

Та, очнувшись от глубокого внутреннего раздумья, пошла к двери, решительным жестом взялась за медную старинную ручку, обернулась, и, обращаясь к дочери, сказала:

– Люся, я тут тебе гостинцы привезла и альбом для фотографий. Угости ребят. А в альбом вставляй свои фотокарточки. Когда-нибудь будем вместе их смотреть, и ты мне обо всем расскажешь, дочь.

Девушки и женщины из деревни Судилово в предвоенные годы.

Мария ехала на станцию в кабине грузовика. Дорога петляла, огибая выступающие лесные заросли, чередовавшиеся с открытыми пространствами колхозных полей. Путь до станции был неблизким, верст семьдесят с гаком. День выдался морозный, солнечный, пробрасывал мелкий снежок. По наезженной зимней дороге ехали споро. Водитель попался болтливый и любопытный.

– Ты к кому приезжала, молодуха? – с нескрываемым любопытством поинтересовался он.

– Тебе-то что за дело, – буркнула Мария. – Ты на дорогу смотри лучше, а не то с деревом или столбом поцелуемся.

Подняв воротник, она закрыла глаза и сделала вид, что задремала, глубоко засунув озябшие руки в рукава овчинного полушубка. Мария представила лицо дочки. Сердце сжалось от боли.

– Так будет лучше… Так будет лучше, – словно чей-то посторонний голос твердил ей одну и ту же фразу.

Родом Мария Григорьева была из деревни Судилово, расположенной близ райцентра, где находился детдом. Деревенька раскинулась на высоком холме, под которым протекала быстрая и местами глубоководная речка Алексинка. Весной ее берега тонули в белопенном цвете черемухи. По субботним, банным дням их затягивал сизый, похожий на туман, дым из топящихся «по-черному» бань, в которые деревенские бабы на коромыслах носили из речки хрустально-чистую воду.

Мария вспомнила родительский дом под развесистой черемухой, в котором их семья жила до войны. В памяти возникли образы матери, отца, младшей сестренки Наташки. Она вспомнила, как родные радовались, когда, окончив школу и успешно сдав экзамены, Мария поступила в медицинское училище. Эх, если бы знала она тогда, каким боком ей выйдет учеба, пошла бы лучше на зоотехника или агронома учиться. Но ей грезилось, как будет она ходить в белоснежном халатике между больничных коек, ставить уколы, ответственно выполнять назначения врачей, а, может быть, даже ассистировать во время операций какому-нибудь молодому талантливому хирургу, недавно закончившему мединститут и приехавшему в их городок по распределению.