Алия Латыйпова - Убить или Влюбить. Финалисты

«Боже, меня сводит с ума его запах! Как бы мне хотелось, чтобы этот поцелуй длился вечность. Билли, милый Билли, обними меня крепче… Только не отпускай меня… И, все-таки, если б не то письмо…» – мысли обрывками облаков проносились в голове Софии, время потеряло значимость и растворилось в этом одном долгом поцелуе.

Утро раскрашивало окна розовыми бликами. Софи лежала на груди спящего Билли, играя бесцветными волосками на его груди.

Этой ночью ей снилось ее детство. Снилось, как она, незаконнорожденная, с матерью, оказалась на улице. Голодные дни и ночи, когда все, имевшее хоть какую-то ценность, было распродано, а случайных заработков едва хватало на съёмный угол в трущобах. Как однажды она попала чудом в кинотеатр и увидела прекрасную жизнь в черно-белом немом кино. И вот, ее мечта свершилась, пусть пока не совсем так, как хотелось, но она попала в святая святых и встретила человека, рядом с которым грусть сбегала без оглядки.

Рабочий день готов был начаться с минуты на минуту. София шагнула за скрипящие ворота.

– А, мисс Скотт? Распишитесь, пожалуйста, в журнале прибытия, – широко улыбнулся вчерашний охранник.

– Пожалуйста, Джонни!

– А ведь вы сами написали то письмо, ведь так? Я, в прошлом, сыщик, мисс. Подчерк ваш. Что мне будет за молчание?

МЕСТЬ

Лукас сидел, устало привалившись к одинокому, чудом еще живому, дереву, на краю карьера. Солнце уже погрузило свои лучи в землю. В глубине ее раскрытой утробы ворочалась вечерняя тьма. Последние гаримпейрус выбирались на поверхность. Ноги подкашивались, но, блестящие на фоне измазанной кожи глаза, искали спутницу на ночь.

– Эй, Лукас, смотри! Свеженькая птичка залетела к нам, – показывая пальцем в сторону хибар, хмыкнул, подошедший Густаву.

В толпе встречающих куртизанок, надменным выражением лица выделялась девушка в топе и короткой юбке. Смуглая кожа была покрыта красными и черными узорами. Ярко очерченные губы, будто светились спелыми вишнями.

– Хороша! – причмокнул Лукас, – попробовать бы эту индейскую ягодку…

Грузно поднявшись, облизывая потрескавшиеся губы, он направился к толпе предлагавших себя женщин.

Руки обвили шею, скользили по груди, тянули ремень, только парень не замечал смелых действий тех, кого он познал уже не раз. Та, которую он желал, не шевелила и пальцем, лишь подперев бока тонкими руками и кривя губами, щурила глаза.

– Хэй, синьерита, смотрю, Вы впервые в наших трущобах? Не хотели бы познакомиться с нашей жизнью в моей компании? Я сегодня богат! Очень богат, синьерита! И уже влюблен в Ваши прелести по уши! – Лукас схватил индианку за обнаженную талию и прижал к своему грязному телу.

Среди куртизанок прошел язвительный смешок. Но ни один мускул не дрогнул на лице девушки, в отличие от тела. Тело было похоже на сплетенье стальных канатов под жаркой кожей. Запах мускуса обволакивал и пьянил, не позволяя оторваться.

– Пойдем, красотка, пойдем, – срывался голос грязного гаримпейруса на хриплый шепот, – как зовут тебя, синьерита?

Ни звука не проронила в ответ индианка, пока сильные руки Лукаса увлекали в кривую хибару.

Дверь халупы захлопнулась в момент, когда красотка, легко взмахнув руками, откинула парня в дальний угол. Глаза ее запылали красным светом, заставив забыть о похотливых желаниях:

– Ты, грязная свинья! Ты уже забыл, как несколько недель назад поймал на берегу застрелил мальчишку! Это был мой брат! Маленький мальчик! Думал, что расплата не придет, если не видели люди? Ты забыл, что вокруг ветер, солнце, земля и вода! И все они стали свидетелями! – голос девушки гремел громом. Стены растаяли, заполнив все молочной ватой. Только Лукас и чертовка, притворившаяся доступной девкой.

Внутри парня все дрожало. Перед глазами неслись обрывки случившегося. Как пьяным, он принял ребенка за животное, как выстрелил, а потом бежал, то хохоча, то вскрикивая. Комок раскаянья колол горло. Поздно. Тянулись пальцы девушки, врывались в голову. Последняя вспышка мелькнула и затухла навсегда. Тело обмякло и свалилось на бок.

Ночь в поселке старателей огласилась бессвязными криками. Из хижины выполз Лукас. Но пустые глаза не узнавали собравшихся, уши не слышали. Безумие расплавило мозг. Лукаса, того, каким он был несколько часов назад, уже не существовало.

НА ОКРАИНЕ ЖИЗНИ

Темная улочка, как рябая собака, рыжела пятнами тусклых окошек изб. Актинья устало плелась по влажной утоптанной земле, тяжело прогибаясь под коромыслом с полными ведрами.

Ветер гнал сухие листья, бил в худую спину, укутанную драным платком, холодил голые ноги, выбивал волосы из-под косынки.

Сколько годков было Актинье? Сама сбилась. Отупела от беспросветной работы, голода и раздирающего кашля. Уже и лица, оставленных на стариков детей, забыла. Только имена шептали истрескавшиеся губы – «Манька», да «Игнат». Живы ли? Не знала о том Актинья.

Так и волокла ноги, блуждая в своих скудных мыслях.

Вырвал из них резкий вскрик, да удаляющийся топот добротных сапог. Ахнуло сердце Актиньи вниз, застучало в животе, будто в пустой крынке. Бежать бы, да ноги не послушались, готовые подкоситься, уронить бабу.

Вдруг убили там кого? Сжималась от жалости душа Актиньи. Свербел где-то в голове комар любопытства. И шла уже она мелкими шажочками: шагнет, прислушается, перекреститься. Снова шагнет.

Уже стоны слышались.

Вот и угол крайней избы, за которым шумное, с присвистом, разносилось дыхание. Глянула Актинья, осветила в этот момент полная луна бледное лицо.

Вырвалось у Актиньи:

– Батюшки, барин!

Видела, как пятно расползалось по животу под сюртуком. Блестели глаза болезненным блеском.

Всхлипы сжали горло Актинье. Упало коромысло вместе с ведрами, расплескалась вода.

– Кто здесь? – сорвалось с бледных губ раненного.

– Я, барин, Актиньей кличут. Из крепостных я. С Ростовской губернии, на заработки в Петербурх пришла, – затараторила баба, – не вели казнить, барин…

– Погоди, Актинья, подойди. Чую, близок конец. Страшно, бабонька, одному умирать. Хоть с тобой напоследок поговорить…

Дрожь била Актинью. Как тут не дрожать, когда впервые барин к ней, как к человеку обращается, а не как к скоту какому? Встала она на колени, обтерла руки о передник, положила голову барина на колени к себе.

Посмотрел на Актинью барин с благодарностью. Выпрыгнуло сердце ее с живота, куда от страха падало, в голове застучало, щеки краской залило. Девицей от этого взгляда почувствовала себя Актинья.

– Ты не молчи, бабонька, расскажи о себе хоть.

– Да, чаво ж рассказывать-то? Родилась я в деревне Бугры. Батюшку величали Архип, а матушку Марья. Хлебопашцами были. По десяти годков продал меня наш барин Уключников за долги Поверьеву. Оказалась я в деревне Сохино. По пятнадцати годков отдали меня за мужика, за Степана. Тоже крепостной был. Родила ему детишек двух. Манечку, да Игнатку… Да запорол его барин за горстку зерна, что не досдал. Так и овдовела…