Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 2

* * *

«Портрет этот – как бы его совесть. Да, совесть. И надо его уничтожить…»

Однако, не слишком ли легко объяснил Уайльд свое детище? Да, его портрет – правдивое зеркало Дориана, его боль и страх…

«Я покажу вам свою душу, – со злостью говорит Дориан художнику. – Вы увидите то, что может видеть только господь бог».

Что же может видеть только бог, как не исковерканную судьбу человека! Ведь «каждому воздастся по делам его».

Уайльд довел идею с оживлением портрета до логического конца – и создал мифического бога Судьбы. Он-то и врезается в нашу память. Только теперь, в отличие от Гоголя, он сделал этот миф самодостаточным, не требующим «второй части» с объяснениями, оправданиями и покаяниями. Портрет Дориана Грея несет в себе какой-то языческий ужас, «это было страшнее, чем разложение тела в сырой могиле» – и не случайно Холлуорд призывает Дориана к молитве. «Очисти нас от скверны».

– Так вот что вы сделали со своей жизнью! Какой урок, какой страшный урок!.. Боже, чему я поклонялся! У него глаза дьявола!..

Поздно, Холлуорд, через минуту тебя убьют…

* * *

«Это лучшая твоя работа, Бэзил», – лениво промолвил лорд Генри. Уайльдовский Мефистофель не восхищался; единственное, что его интересует, это предстоящая работа над убийством души Дориана Грея, а портрет – бог с ним, пусть поможет прекрасное для сотворения безобразного. Ведь комплекс Нарцисса начался именно с этого портрета, и породил идола именно художник Бэзил Холлуорд.

Примечательно: наряду с воодушевлением и любовью к работе над портретом было привлечено еще одно чувство: «инстинктивный страх», «внутренний голос говорил мне, что я накануне страшного перелома… мне стало жутко…» То же самое тревожное и тягостное чувство испытывал и гоголевский художник, хотя поначалу принимался писать «жадно».

И здесь важно заметить: оба художника писали портреты и раньше – и ничего трагического им эта работа не сулила. Но вот появились ростовщик и Дориан – и наступил не просто кризис творчества. Это была трагедия творчества.

Прав Камю, когда писал, что человек является жертвой своих же собственных истин; а потому будет справедливым сказать, что художник является заложником своих же произведений. Личная, может быть, даже психиатрическая трагедия художника начинается тогда, когда у его творения появляется двойник; когда произведение начинает жить особой мифологической жизнью, рассыпаться в реальности и, несмотря на это, контролировать ее. Тогда возникает инстинктивный страх – страх перед роком, возникает и предсмертная молитва Холлуорда, и строжайший пост и религиозная экзальтация у гоголевского художника.

Портреты начинают выворачивать душу своим создателям.

«Всякое искусство совершенно бесполезно», – записал Уайльд красивую фразу.

«Оно еще и совершенно порочно», – добавили бы наши художники…

* * *

Есть еще одно сходство между Уайльдом и Гоголем: «крупнейшим завоеванием» критики стала оценка двух «портретов» как эстетических произведений, в которых главная тема – отношение писателя к творчеству. В хрестоматийных учебниках по зарубежной литературе главной темой «Портрета Дориана Грея» считается, к примеру, второе «Я» человека и его искушение преступлением без наказания. Другой темой является проблема ответственности художника, которая так ярко была выражена Гоголем, но запрятана Уайльдом в душу художника Холлуорда.

Итак, ответственность – за что?

Случай с гоголевским художником все же прозрачен – он виновен в том, что осквернил свою кисть, написав глаза дьявола, и теперь молитвой и духовным подвигом должен был искупить свой грех. В чем же вина Холлуорда?

Слишком бы простым показалось сюжетное объяснение: зачем художник передал Дориана Грея в руки лорда Генри, отлично зная, кто такой лорд Генри? Зачем лорд Генри, в котором так и сквозит искуситель, является лучшим другом Бэзила Холлуорда – они даже учились вместе: где, чему?

Наконец, зачем портрет был написан так восхитительно, что Дориан Грей сразу же согласился обменять его на свою душу?

Пособником темных сил оказался мастер Холлуорд, который слишком поздно понял весь ужас, им произведенный. И если он, как говорят, вложил в портрет свою душу, то мы знаем, во что она превратилась впоследствии. Трагедия Холлуорда, возможно, в том, что он явил миру: нет, красота не спасет мир – она его изничтожит…

Печаль художника не в отрицании искусства – оно будет вечно манить к себе человеческие души; печаль художника – в созерцании результатов искусства…

* * *

«Красота страшна…»

Потому-то все великие художники так часто оказывались сломленными этой трагической безысходностью, так часто их неспособность лицемерить приводила к личной драме, которую мы, обыкновенные обыватели, смотрим разинув рот, – и при всем ужасе их биографий, так завидуем им!

Художник обречен на трагедию Рока – вот и все, что, собственно, смог бы сказать о себе мастер Бэзил Холлуорд, если бы остался жив.

Под занавес Судьба посмеялась и над самим Оскаром Уайльдом, заточив его в тюремную камеру, а потом выбросив нищим на улицу. И он понял, как проникновенно пишет о том Камю, что все его «хрупкие и сверкающие здания его ранних произведений разлетаются на мелкие осколки», что прежнее искусство, которое он «задумал вознести над всем миром», оказалось неспособным протянуть ему руку помощи.

Он смотрел на свое творение глазами Бэзила Холлуорда, в темной классной комнате, куда завел его Дориан Грей. Возможно, он увидел истинный свет, иначе не написал бы своей знаменитой «Баллады».

Но занесенный над ним нож еще раз возвестил: художник обречен на Трагедию Рока…

* * *

Впрочем, мы заговорились и совершенно забыли о той девушке, чье имя выставлено нами в заголовок.

Мне нравится само имя – Сибила Вэйн; мне нравится, что с ней произошло то же самое, что и с Гретхен, имевшей несчастье влюбиться в Фауста; то же самое, что с нимфой Эхо, которую оставил когда-то Нарцисс; «в ее смерти есть что-то удивительно прекрасное»; мне нравится, что ее источник оказался незамутненным, что она не стала, как все те женщины, которых мы встречаем в жизни…

Меня только смущает, что то же самое думает почтенный циник лорд Генри Уоттон.

* * *

«Нарисуйте мне Сибилу, Бэзил…»

Почему художнику Холлуорду не выполнить бы просьбу Дориана Грея, которого он так любил и боготворил? Может быть, он и написал его, только Уайльд об этом умолчал? Каким мог быть портрет Сибилы Вэйн кисти мастера Бэзила Холлуорда?

В темной комнате Дориана художник написал бы Сибилу в тот миг, когда она, поднимаясь с пола, пытается ухватиться за тень Грея. В тот миг в ее глазах было все: и боль, и страх, и надежда, и любовь, и ненависть, и обида, и безрассудство, и жалость. Глядя в эти глаза, мы бы жалели Сибилу Вэйн, мы бы любили Сибилу Вэйн, мы были бы готовы отомстить за Сибилу Вэйн. Это был бы хороший портрет.