Ярослав Полетаев - Три миллиметра

Авдиенко был небольшого, как и все танкисты, роста, двадцати лет и крепкого сложения. Со светло каштановыми волосами, изрядно отросшими за месяц и завивающимися на кончиках, с прямым открытым лицом и безупречно ровными скулами, он был образцом человека славянской внешности. Из-под стройных выцветших бровей, украшенные пышными побелевшими ресницами, глядели по-честному неглубоко посаженные голубые глаза. На загорелых щеках и подбородке, опоясывавшая пухлые блекло-розовые губы, угадывалась редкая юношеская щетина.

Родился он в Санкт-Петербурге в девяносто втором году в семье состоятельного предпринимателя. Как и положено, он ходил в детский сад, затем в школу, и главным отличием его от большинства сверстников было именно материальное благополучие его родителя. Он рос единственным ребёнком в семье, потому купался в материнской ласке и любви, наслаждался вседозволенностью и лёгкой, размеренной жизнью. Отец его, занятый всё больше своим предприятием и прочими мужскими делами, редко уделял время сыну, лишь глядя со стороны на его взросление. В тех случаях, когда требовалось его отцовское участие, он соглашался на что угодно, только бы скорее прекратить семейные споры и разбирательства и вернуться к единственно важному – устроению капитала. Так Авдиенко-младший рос не встречая на пути ни трудностей, ни отказов любым желаниям, с каждым днём всё больше убеждаясь в безнаказанной вседозволенности и собственной исключительности.

Будучи подростком, Авдиенко волею случая оказался втянутым в деятельность фанатского сообщества, и не просто какого-нибудь, а московского «Спартака». Сам чёрт бы не различил, как так вышло, но молодой человек проникся сердечною любовью к тому делу, считая, что их встреча с клубом и его шефами предначертана судьбой. С тем началась другая веха в жизни Авдиенко, уже более яркая и занимательная, но гораздо менее славная. Вырастая на примере сумасбродных футбольных хулиганов, оказываясь беспрестанно в нешуточной опасности, молодой человек воспитал в себе, привыкшем к удобствам и даже роскоши, беспримерную храбрость, граничащую, однако, с безрассудством. Поступая по обыкновению стихийно, бросаясь в запале чувств от одной думы к другой, получая порою приемлемый результат своих усилий, Авдиенко доходил до крайностей в своих действиях, а позже и в суждениях. Наконец он заразился граничащими зачастую с фанатскими националистическими воззрениями. Подверженный влиянию групповой пропаганды и обаянию глав сообщества, наблюдающий иногда действительные несправедливости, неспособный беспристрастно судить о сложных вещах ввиду своей незрелости, он живо стал ревностным ненавистником всего нерусского. Ещё позже он в меру сил изучил это дело и вместе с товарищами по убеждениям стал принимать участие в «общественных» выступлениях, что сделало мигом его известным в некоторых кругах. Вскоре уже истые националисты обратили на него пристальное внимание, пророча ему достойное на их лад будущее.

Жизнь его, однако, повернулась иначе. В то время, когда всё описанное происходило, Авдиенко уже отучился в суворовском училище и после два года болтался без дела, занимаясь чем-нибудь, вызывая всё чаще своими выходками неудовольствие отца. Последней каплей, побудившей родителя к серьёзному разговору с отпрыском, стал угон Авдиенко-младшим отцовской машины и впоследствии дорожное происшествие с пострадавшими. Отец посредством денег и знакомств избавил сына от ответственности, однако сказал, что делает это в последний раз и что больше не намерен решать вопросы с военкоматом, да и все прочие, и вообще посоветовал тому сходить в армию, образумиться.

Таким Авдиенко зимой 2011 и прибыл в учебный ковровский полк – с глубоким сознанием собственного благородного достоинства, с мнением о превосходстве славян над остальными людьми и определёнными, но, выяснилось, бесполезными здесь умениями постоять за себя в драке. Оказавшись в числе будущих командиров танков, он со сдержанным удовлетворением воспринял это обстоятельство, однако позже, предвкушая вес, что придадут ему сержантские лычки и командная должность, принялся горделиво заявлять, что иначе с ним и быть не могло.

Родионов скоро после опроса новоявленным сержантом на предмет разных спортивных, затем националистических интересов, хотя и не выказавший к ним уважения, всё же стал любимчиком Авдиенко. Они разговаривали обыкновенно о разных пустяковых вещах, но посредством этих разговоров со временем устанавливалось доверие между ними.

– Товарищ младший сержант, что означают эти татуировки? – спрашивал Родионов как-то спустя несколько дней после приезда Авдиенко.

– Это по молодости наколол всякой чепухи, теперь что с ними делать – не знаю. Может, буду удалять, – отвечал тот.

Татуировок у него было две. Одна – цветная картинка с «Микки Маусом» – являла собой давний символ футбольной команды «Спартак», а скорее части хулиганов, бьющихся под её знамёнами с другими безумцами. Однажды, пребывая в предельном воодушевлении, вызванном несомненным успехом в борьбе с нерусскими россиянами, Авдиенко отправился в салон татуировок и наколол эту картинку. Другая татуировка была надпись на латыни «CARPE DIEM», и смысл её заключался в том, что жизнь скоротечна, необычайно ограничена временем, а потому от неё нужно брать с избытком, без раздумий тратя её на развлечения и удовольствия. Эта татуировка была сделана им также в состоянии блаженства, когда он после рисковой драки с выходцами из Средней Азии в полной мере ощутил привлекательность своих категоричных роковых взглядов.

Диковинная дружба завязывалась между этими людьми, как черное и белое не похожими друг на друга. Родионова отнюдь не занимал футбол, деятельность полубандитских фанатских группировок, а тем более крайний национализм. Ему, укутанному с рождения чистейшей материнской любовью и заботой, наученному множеством книг и окружающими человеколюбию и доброте, были чужды всякая жестокость, насилие, разделение людей по цвету кожи, разрезу глаз, происхождению и всё тому подобное. Он внимал многократно и чутко то, что говорил Авдиенко, даже впечатлялся местами его буйным очарованием, а всё никак не приходил к тем же заключениям, что и сержант. Они могли показаться, пока находились бок о бок, столь же странной парой, как хищная птица и морская черепаха и, верно, были также отличны. Однако они ежедневно общались, Авдиенко рассказывал невероятные истории и с упоением наблюдал за изумлением новобранца, а тот качал головой, поддакивал, но лишь осуждал поступки сержанта.

– В карауле едем, бывало, сутки, всё время спим, и жарко так, пить нечего! – как-то рассказывал Авдиенко Родионову, – Так я на остановке выйду, как будто заступил на пост. Начальник спит, потому что духота, сил нет, а я под вагон куда-нибудь спрячусь, автомат, «броник» брошу рядом, разденусь до трусов, лежу, арбуз ем… Там этого добра сколько угодно, и всё за гроши, да хоть просто так, ведь никому не нужно. А сверху солнце палит, всюду степь разметалась, в воздухе песок носится, аж дышать невозможно; вдали на горизонте верблюды шастают, да колючки катаются, и больше ни черта вокруг.