Ярослав Полетаев - Три миллиметра

Принятие присяги в тот день происходило во многих частях по всей стране. Командиры считали, что это, наконец, преодоление и правовой ступени службы, после которой новобранец действительно называется солдатом и подвергается в полной мере ответственности за все свои проступки.

В десять часов командир пехотного полка вышел из штаба к трибуне, за ним же следовали его заместители и начальник штаба. Заняв своё место, он в короткой речи поздравил присутствующих и объявил о начале мероприятия. Затем оркестр заиграл марш, со стороны штаба вышла знамённая группа с российским флагом, вооружённых сил и сухопутных войск. Группа прошла вокруг плаца, с большим трудом преодолевая огромные рытвины и ямы в асфальте на своём пути. Наконец знаменосцы заняли надлежащее место в строю полка, и командир дал приказ приступать к принятию присяги. Далее последовал тот самый значимый обряд, которого ждали с нетерпением и солдаты, и их родственники, но который не слишком зрелищен. Командиры мотострелковых учебных рот вышли из строя и развернулись лицом к новобранцам. Рядом к ним были вынесены столы, обтянутые красной тканью, и принесены такого же цвета папки. Солдаты выходили по одному, зачитывали клятву, расписывались и жали руку командиру роты. Это небольшое дело, длящееся в каждом случае не более двух минут, продолжалось полтора часа, и ближе к концу его молодые солдаты как могли незаметно изворачивались, разминая спины, затёкшие от сильного напряжения и давления автоматного ремня. Гражданские, которым всяческое ожидание и однообразное действо быстро надоедает, уже через полчаса зашевелились в нетерпении. Дети и подростки, находящиеся здесь, изнывали от скуки и необходимости соблюдать приличия, а терпеливые матери пытались их утихомирить пленительными обещаниями.

Наконец, когда церемония была исполнена, командир полка проговорил лаконичное напутствие солдатам и враз растворился в толпе штабных служак. Под воодушевляющую игру оркестра была дана команда разойтись, и тогда любящие матери и гордые отцы устремились к своим сыновьям. То был действительно яркий и солнечный праздник: объятия и приветствия не прекращались, поздравления и наставления звучали отовсюду, глаза блестели от слёз счастья, а руки дрожали от волнения.

– Вот же праздник, так праздник! – говорили танкисты между собой, сидя под окнами в своей казарме и с упоением следя за происходящим.

– Нам предстоит то же самое, уже завтра!

– Скорее бы поесть по-человечески…

После принятия присяги, возвращения оружия в расположение роты и ещё некоторых мероприятий те из солдат, к кому приехали родственники, были отпущены до девяти вечера в увольнение. Отдельные лица, которые желали остаться в городе на ночь или на две, обсуждали с командиром особые условия, и то, как правило, была покупка для роты каких-либо строительных материалов, краски, шпатлёвки, канцелярской бумаги и ещё чего угодно. После таких сделок командиры становились куда сговорчивее и, передавая солдат на поруки их родителям, с улыбкой до ушей желали им приятного отдыха.

К двум часам дня большая часть торжества завершилась, люди в основном разошлись, оставив на плацу неимоверное количество мусора, бумажек и пластиковых бутылок. Для их уборки была выделена рабочая команда из тех, кому не посчастливилось отправиться в увольнение. Танкисты же вышли из казармы лишь на обед, оказавшийся, по случаю присяги у пехоты, хорошим и весьма сытным для всех. После этого курсантов, как и водилось, разделили на группы и отправили по разным поручениям, однако до самого вечера они могли любоваться гуляющими по части прелестными девушками и следить за перемещениями полных благоухающей домашней еды бабушкиных сумок.

Утро следующего дня началось рано уже для танкистов. В воскресение, двадцать девятого июля, состоялась присяга у них. Удивительно точно всё повторилось в этот день как накануне у мотострелков за исключением того лишь, что небо над головой было не таким безоблачным и ветер иногда проносил по плацу клубы пыли. Всё торжество прошло в том же самом порядке. Куандыков вышел и отдал приказ, под игру оркестра прошла знамённая группа, вышли офицеры и стали принимать присягу у солдат.

Сложно определить, какое место в жизни и военной службе новобранцев занимали эти серьёзные минуты. Неверно будет сказать, что курсанты приходили в восторг от посвящения в солдаты. Довольно давно, как только призывники облачились в военную форму и принялись изучать порядки службы, необратимые изменения начали свершаться в их головах, сердцах, душах. Они стали превращаться в солдат, медленно и постепенно, как то и должно происходить, и присяга не могла стать решающим обстоятельством, даже сколько-нибудь важным. Невозможно дать почтальону ружьё и сделать его стрелком. Невозможно одеть человека в защитный китель и тем сделать его солдатом. Невозможно привести к присяге роту курсантов и тем сделать их военнослужащими. То трудоёмкое, длительное и всегда ответственное занятие, когда мужчина превращается в солдата, воина, и оно нуждается главное в порядке, обучении, времени. Солдаты воспитываются в первую очередь месяцами службы и делом, и никакие другие события, начинания вроде краткосрочных курсов боевой подготовки, которые часто имеют место в истории, не принесут желаемого результата.

Так и нынче, произнося слова клятвы, многие из юных танкистов если и задумывались над значимостью происходящего, то не всегда и в полной мере понимали её. Безусловно, решающий момент свершился, по всем своим смыслам закон теперь считал этих желторотых юнцов военнослужащими, солдатами, однако сказать стоит другое. Даже годы спустя многие юноши с трудом понимали и представляли, чего от них однажды могут потребовать, обратившись к сказанным ими оным солнечным июльским днём словам.

Отец, мать и брат Михаила присутствовали на торжестве. До начала они все вместе увиделись, пока танковая рота строилась возле казармы, но не успели обмолвиться и парой слов. Во время присяги его семья находилась почти против него, брат снимал происходящее на видеокамеру, отец блаженно улыбался и то и дело махал сыну рукой, а мать не успевала вытирать набегавшие слёзы. Ей многое казалось в тот миг сном, и не столько она плакала от радости встречи с сыном, сколько от неожиданности случившихся перемен в её жизни. Перед ней стоял её младший сын, не так давно, кажется, приносивший ей дневник для проверки, приходивший целовать её на ночь, принадлежавший безраздельно ей одной, уже в военной форме и с оружием, являющийся наряду с сотней других юнцов частью какого-то подразделения, и произносил слова какой-то клятвы, держа в руках какую-то папку, обшитую красным бархатом.