Ярослав Полетаев - Три миллиметра

«Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов… Достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать…» – звучали тут и там слова клятвы. Искрились вспышки фотоаппаратов, играл оркестр, командиры рот принимали присягу и жали руки курсантам. Родители солдат, гордые своими отпрысками, расплывались в благосклонных улыбках и рукоплескали. Солдаты, исполнившие обряд, звонко выстукивая шаг ботинками, возвращались в строй и облегчённо выдыхали, спрашивая у своих сослуживцев и незаметно указывая в цветастую толпу гражданских:

– Ну чего, как я выглядел? Вон там мои стоят. Видишь, вон в голубом сарафане мать! Надеюсь, хорошо вышел на фотографии. Жарко, чёрт бы побрал…

Наконец, когда спустя полтора часа действо закончилось, командир полка Куандыков вышел на трибуну и поздравил курсантов с торжественным днём. Он скомандовал и так же стремительно, как и пехотный командир накануне, покинул часть, ведь отнюдь не в его манере было в воскресение появляться в полку.

– Рота, вольно, разойдись, сержанты ко мне! Оружие сдать, потом кто в увольнение – направлять ко мне, – командовал уже Алексеев.

После его слов танкисты разбрелись в разные стороны, немедленно оказываясь в объятиях своих родственников. Матери обнимали сыновей, осыпали как попало поцелуями, причитали, жалуясь на длительное расставание. Отцы сдержанно стояли рядом и ждали своей очереди, за ними братья, сёстры, дяди и все остальные. В этой гуще бесчисленных родственников и их слёз, объятий, восклицаний возможным оказалось увидеть, насколько одна-единственная непродолжительная жизнь может быть значима для многих людей.

– Сыночек мой, совсем взрослый… – робко обнимая Михаила, едва слышно проговорила его мать, утирая предательски сбежавшую слезу.

– Ну что ты, боец, как оно тут? Чего такой худой? – приветствуя, бодро спрашивал сына отец.

Родионов, Масленников, Прокофьев и многие другие после сдачи оружия и непродолжительных необходимых согласований были отпущены в увольнение до вечера. Как и ожидалось, это выдался прекрасный день, подобный глотку холодной воды в испепеляющую жару, истинный праздник для каждого из них. Курсанты, облюбованные и восхваляемые родственниками, отправились в соседний город Ковров, и там, прогуливаясь в парках по цветущим аллеям, рассказывали близким о службе. Матери и сёстры, как водится, узнавали про быт, питание, сон, а отцы, братья, дяди предпочитали слушать про армейские порядки, учёбу, оружие, танки. Между рассказами молодые танкисты без устали поглощали привезённые гостинцы, сладости, и на это время умолкали, слушая простые родительские истории о жизни в родных городках, с большой охотой внимая каждое их слово, рисуя в воображении уже позабытые заурядные, но приятные, согревающие картины знакомых мест.

Родионов нехотя, неуверенно отвечал на некоторые вопросы, не вовсе касающиеся службы, а родители его, вежливые и внимательные, плутали вокруг да около. Никто из его семьи, предпочтя слушать про автоматы, пулемёты, офицеров и всё остальное, так и не спросил главного, что интересовало каждого – нашёл ли уже Михаил в военной службе то, что отправился искать. Лишь вечером, когда они вернулись в полк, отец его спросил:

– А дальше что, Мишка, не думал?

– Да что-что, служить дальше, ещё много.

– Выходит, послужишь?

– Послужу, а что поделать? Тут ведь не школа и не университет, пораньше не уйти, – с улыбкой проговорил Михаил.

– Нравится, значит?

– Нравится, да…

Михаил начал и на мгновение умолк, выдумывая, что бы сказать. Он страшно утомился с утра, особенно оттого, что целый день ходил прямо и твёрдо, скрывая боль, хотя палец на левой ноге его опять был стёрт и изрядно кровоточил. Он пошевелил пальцами. Там внутри, в ботинке, ему казалось, образовалась какая-то жуткая на вид каша из человеческой плоти, крови и пыли, от которой скоро ему предстоит со страданиями оторвать прилипший носок.

– Здесь товарищи, я к ним уже привык, мы по-братски живём, это очень здорово. И ещё… Кажется, только сейчас я живу по-настоящему, ярко и полно, хотя может и не так, как хочется. Понимаешь?

– Понимаю. Гляди, ещё полюбится тебе жить ярко и полно, потом не захочешь возвращаться, – отшутился отец, обнимая сына.

Около восьми вечера большинство гражданских лиц покинуло часть, а солдаты стали возвращаться в казармы. К той минуте почти не встречались девицы в платьях и юноши в повседневной одежде, лёгкой и удобной, которых завистливыми взглядами провожали курсанты. Полк лишался украсивших его доброжелательных улыбок и раскатов не стеснённого военным порядком смеха. Командирский день – понедельник – и всё с ним грядущее подступали. Офицеры надели обыденную полевую форму и приступили к привычным обязанностям. К девяти часам оба полка выстроились на плацу и командиры рот пересчитывали подчинённых. Солдаты, проведшие день с близкими, стояли в строю отдохнувшие, счастливые, но с большими болями во вздутых животах. Не в силах остановить вожделение к вкусной пище, в течение дня каждый из них поедал всё подряд без остановки и без разбора.

– Наконец этот кошмар закончился… – с большим трудом, вздыхая, произносил Прокофьев.

– Ещё нужно дождаться, чтобы полегчало, – соглашался с ним Родионов, и оба с огромными усилиями смеялись, расслабляя свои ремни.

– Да вы чего, здорово же было, вот так кушать бы всегда! – протестовал Скорев. Он ещё незаметно что-то жевал, и карманы его трещали по швам, заполненные конфетами и шоколадом.

По возвращении в казарму роты сержанты, вспоминая давний опыт, когда они сами принимали присягу, приказали всем раздеться и уложить форму перед собой. Тогда они прошлись по проходу, вытряхивая всё из солдатских кителей и штанов. Что попадалось съестного, они складывали в приготовленный заранее гигантский мешок. Улов их оказался неслыханных размеров, и они полночи после сидели в каптёрке и пили чай. Только в четвёртом часу они разошлись с набитыми до отказа животами, не меньше новобранцев довольные прошедшей присягой и своим пригодившимся опытом.

Неумолимое колесо времени завертелось с новой силой. Ожидаемый и такой отдалённый, как прежде казалось, рубеж – присяга, первый из всех видимых, по которому многие начинали ориентироваться в своей службе, был преодолён довольно внезапно и скоро. Лишь когда знаменательное событие прошло и дни помчались в бесконечном круговороте, пресыщенные различной всепоглощающей деятельностью молодые солдаты заметили, что время, каким бы оно не казалось жестоким и суровым теперь, когда им предстояло отбыть год в армии, это самое время спешно движется вперёд. Наконец, когда прошёл месяц с их прибытия, молодые танкисты поняли простой и точный смысл известного солдатского выражения: «Солдат спит, служба идёт». Стало ясно многим, что бы ни происходило с ними и вокруг, время не остановить, не повернуть вспять, ни по приказу командира полка, ни по приказу командующего округом, а потому каждый день проходит, влечёт за собой следующий и новый, и они тоже проходят, уменьшая оставшийся срок.