Эмануил Глускин - Весёлые и грустные поэтические картинки Эмануила Глускина

Мы смело открылись великому Богу
Чтоб он не оставил нас всех без внимания;
Чтоб посох змеиный нам дал на дорогу
И жажду знаний как яд наказания!

Сам с собой как суровые брови сдвоен,
Я остался единственный в поле воин.
Хоть устал, но исхода позиций не сдал,
И с презреньем отверг для себя формалин,
Я один и невидный вам всем тронный зал;
Я ОДИН!

Я невзрачный грач
С мрачной головой,
Я прозрачно груб,
Дорогой, с тобой.
Я пишу для труб
Детский плач,
То-есть волчий вой;
Вызвав всех на бой,
Я горжусь собой…
Б-же мой!…
Б-же мой!

Надоело мне дурака валять.
И утюжить Невский гранит;
Расцелую Борину Катю
И уеду к своей Шломит.

Я сказал, что её расцелую,
Но что это всего лишь ТЕМА, —
– Ведь нельзя же смущать такую
Которая для другого бесценна;
Что не надо слишком тревожиться.
Страх с надеждой в себе стравив…
Эта щёчки тонкая кожица,
Ленинград,
Париж,
Тель-Авив.

Когда-то псковской школы школьник
Я сам себе придумал бытиё —
Я положил Синая треугольник
На плавательной трубки остриё;
Кораллов видел сладкий сон
И под руины лез в сам ад;
Я видел с севера Хермон,
И видел с юга Рас-Мухаммад.

I

Я вообще из простаков,
Но сегодня я таков, —
– На вершине облаков.

Я в объятиях сладкой лени;
Мне не нужны Маркс и Ленин, —
– Нужен мне Душевный Гений, —
– Нужен Лермонтов, Лесков,
Пушкин, Тютчев, Аненков.

Моё облако тут как берёза,
Как легчайшая акварель —
– Так разумно мой верный Спиноза
Мне обставил небесный отель.

В нём с моей синайской пальмой
И с своим карельским лосем
И с душой многострадальной
Тётку Соню в гости просим;

Вот она; не сторонится;
Рада радугой явится
С дождевой живой водой…

Пессимист я окаянный!
Как же мне не веселиться, —
– Цвет лица её румяный,

Цвет лица её живой!

Мы тут с Соней лучше, краше;
Ангелы играют туш;
Управляют души наши
Чудным сонмом живых душ!

Ну, спасибо, Ваша милость,
Чувствую, – собой сильней;
Наведём тут справедливость
С Менделевной, с Софией!

II

А в отеле вдруг тают все стены,
На меня наплывает нирвана,
И без диска, и без антенны
Слышу я Вертинского и Ив-Монтана.

Слышу: «Облако-Мороз
В ореоле белых роз
Никогда не пахнет псиной;
Отдохнул бы я от слёз
Всей душой, хотя бы в грёзах, —
– Я – твоя метаморфоза, —
Бедный Пикколо-Бомбино».

Он как облако-овчина
Без упрёка и вопроса;
Сердцем весь раскованный…

Эй!.. Для Пикколо-Бомбино
Грушеньку столкни с утёса,
Странник Очарованный!

III

На меня не направлен наган,
Под нахмуренные вставленный брови;
Рвутся все поводки коротки, —
Ведь со мною тут: Поль Сезанн,
Константин Коровин,
Козьма Петров-Водкин,
И ещё кое-кто… с Константином в лодке.

Не найдётся тут капелька грязи;
Тут ковры – облака перистые;
И как собственных доченек пара, —
Сквозь перистые эти жалюзи
Смотрят испанки от сердца чистые,
Леонора и Ампара, —
– Чья это там гитара, —
– Каковы гитаристы плечисты?

Да и это не тонкая тучка
Беззаботно на солнышке тает
На вершине возвышенной тучи, —
– Это гордая польская внучка, —
– Марина Цветаева, —
– Меня русскому языку учит;
Я «УМИРАЮ»!
И для сердца спасительно нужные
Мне, – как строгие честные лица, —
– Вижу речи народной жемчужины
Из словарных-то экспедиций.

И чего там судьба нагородит!
Вижу в сердцеразрывающем ПОСе 3 3 Псковский областной словарь. :
«Тоня-то ходит
Ивриёначка носит».
Да! Это не Соня те тонет
В своём словарном заносе,
А Тоня то ходит,
И пророка еврейского носит.
Видно хочет быть мамочка-самочка
Как та Наташа Ростова,
И набирать в себе молочка
Для орущего Ивриёначка

Не для Тони я тут на троне,
В поэтической грозной короне,
И младенцы мне не сюрприз…

Ну да ладно, – для этой Тони
Вместе с Соней заглянем вниз.

IV

Как же ты, Тонечка, влипла во щи?
Трудно понять без припевок;
И без сердечной-то, что-ли, помощи
От плесковских парней и девок.

Парни:
«Пила Тоня вино, ела сало,
Хлеб к Субботе не покрывала
Не всегда была в платие длинном,
Говорила с ребятами смело;
Никогда на яву не мечтала,
И в девических снах не хотела
Породниться с сынами Селима 4 4 Соломона.
И душой отделиться от тела
Под стенами Иерусалима».

А-а-а… так вижу всё с высоты, —
– Тут голубушка с косой,
С белою ногой босой,
И рябина тонка у окна,
А там – Врубеля каменные цветы
И тоска ястребиная Демона.

Вижу кровь с молоком
И долмонтскую кость,
Вижу чары и кружку вина…

Чёрный человек!
– Ты презренный гость.
И нежданный ты, – хуже татарина!

Жарко Тонины щёки пылают в избе;
Думает, – я ведь крест целую;
А эта самая Вещь в себе, —
В жестах холода совершенно нем, —
– Сливою – говорит, – переспелою, —
– Я вино заем!

Крест, скрижали и каменные цветы!
Сердце к сердцу стучит всё сильней и сильней;
Его тысяча тысяч дней, —
– Это сейчас только ты!

Девки:
«Что же, – грейся, – а не то
В зимнем холодно пальто
И вообще в России-то;
Тут заморские цветы
На морозе быстро вянут;
И уже не спросишь ты —
Что, удался я? Как, мол?
Потому Жидовский холм
В ПОСе упомянут».

V

Ах, как застыли птенцовы рты!
Как в этом мире безбрежном
Все влюблённые покрыты
Одеялом снежным!

Снег поутру золотист,
А к закату уже синий;
Грустна пляска вьюжных линий
Под суровый ветра свист!

Постепенно станет вьюжно,
Разовьётся злобно вьюга,
И влюблённым парам нужно
Крепче обнимать друг друга;

К утру очень крепко спать,
Обнимать и понимать.

Девки:
«Вот уж Тоня тысчу дней
Одна без жеребёночка…
Как чинить протёкший кров?
Да нашла милёночка, —
– Не татарин, не еврей, —
– Да ещё собой каков!…
Стол накрыть поможет ей
Дочка-ивриёночка».