А. Миров - 23:11

– Нет, у меня, конечно, тоже крутится, – Агата постучала указательным пальцем по вискам, – Этакое кинцо с нужным финалом и любимыми актёрами, но я-то себе в отличие от мечтателей отдаю отчёт в том, что могу до премьеры и не дожить. Ну или сценарий утратит актуальность. Либо вообще передумаю «снимать». Короче, тупик это – думать на завтра.

– Но…

– Именно! Люди поэтому и витают в своих выдуманных облаках, потому что там мягко и никто не трогает. Зарываются в пух фантазий, чтобы не царапала тревога о будущем, не расковыривала болячки прошлого, да и чтоб разочарование настоящим не добралось до мозга, который только и делает, что решает, как жить, а потом бесится от своих решений и этой самой жизни. Надо всё поменять местами, понимаешь? Думать сегодня и о сегодня.

– Но ведь завтра…

– О завтра ты будешь думать завтра, но уже как о сегодня.

– Ты хочешь купить себе дом, – выпалила я, заранее удирая от перспективы быть сбитой её аксиомами, – Как ты это сделаешь, не планируя? Расходы там, место, ремонт, ну и так далее.

– Никак, – Агата равнодушно пожала плечами.

– В смысле? – меня не покидало ощущение, что так быстро победить горничную, пусть и не первой категории, мне вряд ли бы удалось.

– Дорогуша, – она нехотя перемалывала слова в желе, – Я, конечно же, распланирую в голове, что да как, почём и где. Только действовать я начну сегодня. Не потом, усекла? Не завтра! Сегодня распланирую, сегодня и начну движение к осуществлению этого плана.

– А похудеть? – не сдавалась я.

– А без этого дома нынче не продают?

– Ну ты говорила, что я как бабища в сто килограммов. Так вот чтобы похудеть, разве не надо….

– Жрать не надо, надо двигаться.

Она устала от меня и даже не пыталась этого скрыть. А мне так не хотелось отпускать её. Из кухни. В комнату. Вообще.

– Почему мы так не болтали раньше? – вырвалось откуда-то из глубины моего скрюченного на табуретке тельца. -Вроде, живём вместе, а получается, будто в разных вселенных.

– Вселенных? – она неожиданно мягко улыбнулась.

– Мне не хватает наших разговоров, – я добровольно сдалась на милость её иронии.

– Правда? А я думала, что напугала тебя в тот раз.

– Напугала! Очень напугала! Если всё твоё лицо в язвах, а ты, не подозревая об этом, мнишь себя красавицей – страшно, когда тебе резко подсовывают зеркало.

– .

– Но нужно! Сильно нужно!

– Зачем?

– Чтобы…. Мнить себя красавицей, зная о язвах.

Она провела языком по верхней губе и широко улыбнулась. Я, очумев от собственных откровений, буквально впилась глазами ей в рот, видимо, ожидая, что оттуда вылетит птичка. А иначе зачем я замерла и забыла, как моргать?

– Хорошая девочка, – усмехнулась Агата. – Неожиданно хорошая, – её лицо покрылось глубоким сосредоточением.

– Почему неожиданно? Ты же так хорошо понимаешь людей?!

– Людей да, – вздохнула горничная, – Баб совсем не чувствую.

Как-то незаметно да и вообще, что называется, без спроса к нам на стол припёрлась початая бутылочка вина. Какого – не скажу, познакомиться не успели, ибо быстро сблизились. Прям как те девы, что по утрам выпархивают из преимущественно одноместных номеров, прикрывая бледными ручками сползшее к плечам личико.

Неведомо зелье мягко дурманило голову и вместе с тем уверенно развязывало язык. Думаю, спецслужбам стоит взять на вооружение сей нектар богинь эконом класса. О других примечательных качествах напитка я, как тот ещё сомелье, доложу следующее: судя по цвету – красное, судя по вкусу – сладкое. В общем и целом категорически, ик, рекомендую, ик.

Толстая стрелка агатиных часов беспощадно перекрашивала будущее в настоящее, о котором теперь, кстати, можно бы и задуматься. Можно, но чё-то не думалось, совсем. Зато хорошо говорилось. Правда, с каждым разом сие «хорошо» всё больше походило на «медленно» и «через силу». Слова, цепляясь друг за друга, скатывались в развязность, теряли чёткость формулировки. Всё реже вздымались умные мысли, всё чаще предложения оканчивались фразами а-ля «ну ты это, поняла меня, да?».

Из коридора послышались первые неуверенные шаги слишком отдохнувших вчера постояльцев. К этому времени изволила обнулиться не помню, какая по счёту бутылочка, но тоже сладкая и тоже красная. А это уже второй звоночек. После третьего будьте добры пройти в зал, посмотреть на предоставление. Быстро посмотреть и немедленно убрать.

– Так, это….

Отдирая себя ото сна, винное послевкусие подкатывало к горлу.

– Часы-то почему мужские носишь?

Едва совладав с языком, я тут же захотела его прикусить.

– Других нет, да?

Помятый беседой мозг изо всех сил пытался смести неловкость куда подальше. Мы же только наладили общение…

– Других нет. Да.

В отличие от самой Агаты её ирония не поддавалась опьянению.

– Я тебе больше скажу – и никогда не будет!

Если сравнивать её речь с вязанием, то петли, будем откровенны, получились не очень. Хотя ряд в целом ничего.

– Ты вообще видела когда-нибудь женские часы?

– Пфф! Конечно…. Не…. Не один раз! У меня у самой есть. Где-то…. Были…. Кажись…

– А ты замечала, какой у них маленький цифер…. это, как его, блат?! Можно подумать, если ты женщина, то ты обязана хорошо видеть!

– Да ну? А, ну да…

– Обязана плодить чистоту и плодиться. Потом обязана взвалить себе на спину этот плод вместе с идейным вдохновителем плодячки и тащить их, тащить. Пока трудовая мозоль не превратится в горб, с которого дитятко и папик вынужденно скатятся. Ну или пока за исправление осанки не возьмётся могила.

– Всё так плохо?

– Вспомни детство. Своё.

– Всё! Так! Плохо! – я уткнула печаль вместе с нетрезвым лицом в ватные ладони.

– Да ну, – Агата рассмеялась и потрепала меня по плечу. – Не. Всё. Так. Плохо.

– Ты ржёшь! Тебе хорошо. А нас все обижают!

– Кого нас? —она давилась смехом, тогда как я норовила удавиться от свалившегося осознания несправедливости бытия.

– Нас! Женщин!! Девочек…. Насилуют. Нас. Убивают. А мы ничего не можем поделать…

Воспоминания о детстве, о своём детстве, горячо сдавили шею. Раз, и, кажется, она сейчас треснет. А потом и лопнет. Скучно треснет, банально лопнет, без миллиона разноцветных осколков, живописно разлетевшихся по этому чёрно-белому свету. Моё горло развалится на две грузные половины как старый горшок. Тупо развалится. Безобразный горшок.

Но это совсем не притупит боль. Уродство в свободное время не подрабатывает иммунитетом к нарывам души. Скорее всё совсем наоборот. А вот красота помимо радости глазкам выступает ещё и как буфер для всего плохого. Да, тебя сейчас ранили, да, тебе действительно тяжело, но ты можешь насладиться своим страданием, если ты красива. Когда ты хороша собой, ты и хорошо страдаешь: художественно, эффектно; окружающие заворожено смотрят на то, как в тебе пульсирует горе, а ты самозабвенно отдаёшься переживаниями, попутно смачивая боль в производимом впечатлении. А я…. Я горшок. Старый уродский горшок, который непонятно, зачем сделали, но предельно ясно, почему от него спешат избавиться. Люди нетерпимы ко всякого рода извращениям, будь то натуральная патология поведения или, мой случай, естественное отклонение от прекрасного. Столкнувшись с непривлекательностью, человек думает лишь об одном: нужно скорее от этого избавиться! Достаточно вспомнить Спарту или собственный прыщ. Выкинуть, вышвырнуть, выдавить…. Ну хотя бы шарахнуть по безобразию с размаху.