А. Миров - 23:11

Алёша бездумно теребил бахрому сидушки, что верой и правдой служила мягкостью его небитому месту и заодно являлась знаком отличия привилегированного табурета любимого сыночка от остальной холопской мебели. Словно услышав мою ненависть, что до скрипа расцарапывала нутро, он вяло оторвал от впалой груди утыканный щетиной подбородок и грустно посмотрел на меня. Едва я замахнулась, чтобы швырнуть в его вдруг ставшее нестерпимо отвратительным лицо исполненную презрением речь, как слабый голос произнёс:

– У мамочки позавчера инсульт был….По скорой забрали….

– ….

– Парализовало её…. Врач сказал, это надолго…. Может быть, навсегда….

– ….

– В больнице мест нет…. Завтра её выпишут…. Ей уход нужен….

– ….

– Ты нам же поможешь? Мне надо, чтобы ты с работы ушла! Мама совсем плохая. Не двигается. Тебе нужно….

Я расхохоталась. Очень неожиданно. Больше даже удивила себя, чем привыкшего к моему молчанию Алёшу. И очень искренне. Что называется, от души. Куда-то пропала злость, душившая всё доброе и светлое. Будто резко отдёрнули плотную штору. А там утро. Такое ясное. Голубое как топаз. И свежее как в деревне.

Я улыбалась в сверкающие солнцем окно. Улыбалась чихающей туманом реке. Небу, стреляющему огромными каплями по отчаянным гулякам. Такому серому, как мостовая, словно мир перевернулся, и асфальт теперь не под ногами, а над головой. И сильнее всего я улыбалась той, что неровно отражается в пахнущем химической лавандой стекле.

После расставания с Алёшей я не очутилась с вещами на улице посередь изгрызенных историей домов и истерзанных перипетиями бомжей, как завещала мне будущая свекровь. В те золотые времена, когда её рот ещё был способен на членораздельные звуки. Из-за её инсульта бедному Алёше пришлось в одиночку кидаться всем малоприятным в мою спину. В частности он обещал мне, если перевести им сказанное на вам подобающее, судьбу пропащей женщины – ну той особы, что периодически сдаёт своё тело, хотя чаще арендуют его малую часть. Однако и это не сбылось.

Измазанная с ног до головы проклятиями любящей семейки я вместе с небольшой спортивной сумкой уверенно двинулась через мост. Я улыбалась. И прохожие улыбались мне в ответ. Нет, они не смеялись и не прыскали ехидством, ведь излитая на меня грязь была видна лишь тем, кто сам её усердно скапливал. А люди просто улыбались. Как щенки – кажется, протяни к ним руку, и они тут же завиляют хвостом. Ой, а что начнётся, если я коснусь их макушки….

У порога я окончательно стряхнула прошлое. Легко оставив того, кто ещё позавчера был мне дороже жизни, я, вопреки собственным страхам, не вернулась домой, в родное захолустье. Я переехала к Агате. Мне с ней очень повезло. Причём дважды. Второй раз – от моего нового пристанища стало гораздо ближе добираться до работы. Гораздо слишком, если можно так выразиться, хотя кто мне запретит?

Оказалось, моя гостеприимная спасительница в прямом смысле днюет и ночует «У Стасона». Не знаю, за какие такие заслуги наш хозяин отдал простой горничной семейный номер. Безвозмездно. И, я очень надеюсь, бессрочно. Но приятный факт оставался таковым, несмотря на моё молчаливое недоумение.

Каждое утро, равномерно распределив гордость по позвоночнику, я вальяжно топила каблуки в укрытые коврами коридоры, попутно заглядывая в номера: мало ли кто опять насвинячил. И как оказывалось, свинячили. А как показывала практика – не мало. Ну на то я, собственно, и горничная —величественно несу красивое погоняло древнейшей профессии в красивом отеле с видом на водный поток.

Каждый вечер, чуть-чуть сутулясь от сладостного предчувствия скорого соития спины и кровати, я открывала дверь в, наверное, единственное помещение гостиницы, которое не нуждалось в моём присутствии. Номер не вопил о срочной замене того, что когда-то было постельным бельём на то, что постельным бельём пока что является. Номер не смердел о помощи из-за заблёванного по утру паласа. Номер не требовал прочистки раковины от волос, мелкого мусора и того, что не уместил на себе ковёр. Номер не украшали прилипшие к шторам «напальчники», как Валентина Степановна, моя пятидесятилетняя коллега, именовала резиновые изделия номер один. В плане работы это был самый скучный объект. В качестве новой свободной жизни – просто идеальная пара комнат с сантехническим придатком и переделанным под кухню балконом.

За первую неделю я успела настолько сблизиться со своим новым жильём, что слово «новый» в данном контексте казалось неуместным. Номер, оказавшийся в категории семейный, и правда стал для меня таковым. И как заведено в любой ячейке общества – чем дольше вы вместе, чем очевиднее изъяны. Так как помещение не входило в список доступных для постояльцев, ремонт ему не полагался. Однако гостей, проживающих этажом выше, это обстоятельство не то, что не останавливало, наоборот, как-то больше стимулировало к всевозможным диверсиям.

Из-за стабильных потопов, чтобы прогуляться ночью, скажем, в туалет и остаться вне слуха того, кто почивает в соседней комнате, надо как минимум идти, не касаясь пола, как максимум – жить в другом месте. И хоть обязательными, как понедельники, протечками мог похвастаться исключительно конопатый потолок ванной, от переохлаждения страдал весь организм двухкомнатной жилплощади.

Бывший балкон, тот самый, который Агата однажды самовольно нарекла кухней, по задумке неведомого архитектора выпирал строго во двор. Если конкретнее – строжайше в мусорные баки. С неприглядностью обнажаемого большими окнами бытия суммировалось расположение на втором этаже. И это не просто рядовое обстоятельство, прямо намекающее на невозможность самоубийства через полёт. Это горькая истина, благодаря которой зрительная скверна обогащалась ещё слуховыми и обонятельными компонентами. А, когда ко всему вышеперечисленному добавилась тактильность в виде пьяных и одновременно заблудившихся гостей, Агата не выдержала. Стукнув ломившегося смельчака аккурат по источающему перегаром отверстию, горничная грустно подпёрла подбородок черенком швабры и окончательно распрощалась со статусом владелицы балкона.

Послерабочими вечерами я одиноко восседала на кухне и, макая баранку в чай, угрюмо пялилась на чёрную как моё прошлое ткань, что рьяно охраняла нас от дворовой реальности. Агата, забив царапанный поднос всем, что попадалось под горячую руку с холодильных полок, спешила в свою комнату. То ли к телевизору, то ли от меня. Хотя скорее от меня к телевизору. Ведь не смотря на тот разговор и наше сегодняшнее сосуществование, обусловленное, кстати, её же инициативой, я всё равно для неё оставалась просто горничной. Коллегой – олицетворением работы, от которой каждый разумный человек стремиться отлынить.