А. Миров - 23:11

Агата не предавала беззвучие. Я, выплаканная и выговоренная, наконец осмелилась посмотреть ей в лицо. Она, пожёвывая нижнюю губу, сосредоточенно изучала противоположную стену.

– Ублюдская картина, не правда ли? – горничная кивнула на криво прибитое полотно.

Я рефлекторно перевела взгляд, хотя и так знала, что увижу напротив. И таки да, впопыхах повешенная копия единственного шедевра художника Пукирева под незамысловатым названием «Неравный брак» предстала во всей своей, как выразилась Агата, ублюдской красе.

Для знатоков и других уверенных в собственной образованности сие, может быть, и является произведением искусства, и в его сторону дышать возможно через раз, дабы не сдуть налёт великолепия. Однако для нас, не кончавшей даже ПТУ челяди, картина представлялась оплотом уродства, ибо про перспективы, цвета и формы мы, что естественно и заодно безобразно, не в курсе. Вероятно, дело в до неприличия массивной раме золотого цвета, в объятиях которой культурный дубликат приобретал ещё более отталкивающий вид. Даже наш хозяин, что явно купился на обрамление, довольно быстро пожертвовал «Брак» со своего барского кабинета в пользу комнаты персонала. А, может, донельзя переполненное неудачами шоппинга Стасона помещение назло искажало всё, что должно одухотворять. В любом случае пукиревский шедевр как минимум старательно не замечали, посему вопрос Агаты относительно ублюдскости полотна меня, мягко говоря, удивил. Тем более в такой неординарной ситуации. Я, с позволения сказать, рыдаю отнюдь не ежедневно, тем паче на людях, посему смело обзываю ситуацию неординарной.

– Апофеоз насилия, – протянула горничная, не отрываясь от копии. – Над слабым, – усмешка, – Полом.

– Но в этом же и суть, – неожиданно для себя я начала выступать адвокатом неприглядной картины. – Художник проиллюстрировал торжествовавшую несправедливость того времени: когда молоденьких девушек без их согласия выдавали замуж за стариков.

– Где-то прочла? – не без издёвки уточнила Агата.

– В брошюре, – тут же раскололась я, подразумевая отданный вместе с «Браком» буклет.

Прилагаемую к произведению информацию вешать не стали, хотя наш слесарь откровенно порывался. Любителю сверлить быстренько надавали по торчащим из ануса рукам, и яркая книжонка толщиной в две страницы продолжила валяться на тумбе у сломанного каким-то нелюдем телека. Переставший быть голубым экран превращал минуты отдыха в часы отчаяния. Чтобы не сойти с ума, а интерьер располагал к сему процессу лучше всякой пыточной, я принималась листать неприколоченный буклет. Вопреки щедрому равнодушию и скупому образованию изложенный материал, как выяснилось, таки прилип к памяти.

– Думаешь, художник шибко переживал о девичьих судьбах? – язвительно уточнила Агата.

– Думаю, что именно это я и сказала.

Раздражение не сглатывалось, несмотря на все мои старания. Оно лишь разбухало от слюны, словно дешманская лапша. Какая-то хренова горничная позволяет себе насмехаться надо мной?!А точнее откровенно ржать?! В её случае именно ржать, потому что для насмехаться надо иметь….

Мысль врезалась в совесть. Я хотела закончить возмущение словом «порода». Мол, чтоб насмехаться, надо иметь породу. А есть ли у меня эта самая порода? И почему вообще я рассуждаю как наши гостьи, увитые с головы до пять сверкающей ювелиркой? Жёны тех, за чей счёт арендованы лучшие номера, куплен опробированный драгметалл и взращены жлобские убеждения. На сдачу – ежевечерняя нетрезвость спонсора, выступающая фундаментом брака. Шалавы, принятые на постоянку, как называл важных дам наш хозяин, будучи в неважном расположении духа. Да в общем-то всё равно, кто, и откуда, и куда. Вот я-то! Я зачем вот всем этим пропахла? Чтобы теперь гордо смердеть, забывая о родном аромате?

– Ты права, – вкрадчиво начала Агата.

– В чём? – я реально испугалась, что всё это время думала вслух.

– Только в том, что он переживал.

– Кто он?

– Художник. Как его там?

– Неважно, – отмахнулась я после того, как в ворохе собственных переживаний так и не смогла отрыть фамилию переживающего творца.

– Только не за баб он переживал, а за себя. За себя, понимаешь?

– В смысле? – я не нашла ничего лучше, как беспардонно уставиться на исходившее улыбкой лицо «беспородной» горничной.

Мягкие волосы цвета горького шоколада окаймляли острое лицо, которое не то, что не ведало собственной беспородности, напротив —всем своим узким носом, тонкими губами и миндалевидными глазами олицетворяло надменность. Я поймала себя на мысли, что мне нравится смотреть на Агату. Я столько раз её видела, но смотрела на неё впервые. Она продолжала буровить спорное полотно, а я не отрывалась от её глаз, размышляя, точно ли этот разрез называют миндалевидным? И вообще это забавно: миндалевидные глаза в нуге шоколадных волос, не женщина – импортный батончик. Ну вот и есть захотелось. Собственно как обычно: едва голове выпадает думать сверх меры, желудок начинает бунтовать, словно его кормили последний раз на прошлой неделе. Помимо злостного урчания, забивающего до смерти слух, в остальном сплошные плюсы: возможность ощутить себя героиней известного романа, что «подумает об этом завтра» и пара килограмчиков на талии.

Агата перевела взгляд на меня и ещё сильнее прищурилась.

– В смысле? – мой вопрос на повторе прозвучал куда более испуганно.

– В смысле, – горничная не отворачивалась, а мне бы так этого хотелось: слишком весомым оказался взгляд у такой хрупкой фигуры, – Он сам хотел быть на месте жениха.

– Так а разве не был? То есть он неженат что ли?

– Ну этого я не знаю, – мягко произнесла Агата, – Мне это, честно говоря, и неинтересно.

– Но ты же говоришь….

– Но я же говорю, – она беззастенчиво передразнила меня, -Что он сам хотел быть на месте жениха. И тут брак или наоборот свобода с данным желанием никак не коррелируют.

Я молча взирала на собеседницу, держа за шкирман рвущееся изо рта недоумение. Коррелируют? Ну нет, не на ту напала! Расписываться под диагнозом «тупая» в мои планы не входило. Я сегодня итак себя выпячивала не с самой выгодной стороны. А тут ещё и «коррелируют». Извольте!

– То есть ты хочешь сказать, – беспристрастно начала я, будто бы всё тут яснее ясного, просто нескольких деталей не хватает: исключительно тех, что не связаны вот с этим вот словом.

– Не хочу сказать – говорю: художник твой сам себя около той девки видел. Это я и имела в виду, когда говорила, что он хочет быть на месте жениха.

– Он – не мой, – я зачем-то решила внести ясность в отношении меня и вышеупомянутого деятеля культуры, чья фамилия вот прям сейчас выплыла на поверхность моей памяти аки сваренный пельмень.