Александр Лепещенко - Смешные люди

– Нет, просто видела у Игоря Алексеича дома.

– Всё у вас как-то просто. А вы не ошиблись? – Мне вспомнился разговор с Гулевичем про «ниточки» и братьев.

– Не ошиблась, я ведь его хорошо запомнила. Он на волкодава похож, а мне такие не нравятся.

– Вы правы, не очень-то красив.

Я внимательно посмотрел на армянина. Это был массивный мужчина с большим животом, крупным мясистым лицом, крупным носом, седобородый и седовласый, мертвенно-бледный. Очки в золотой оправе.

…Дома я заглянул в жёлтую папку.

Нашёл копии заявок на объекты, много объектов, выставляемых на аукцион муниципалитетом.

Удивляло не то, что Гулевич заинтересовался этими документами, а то, что умолчал о встрече с Мушегом. Впрочем, я догадывался, зачем он отправил меня обедать в этот ресторан: хотел, чтобы я сам увидел его владельца.

Но опять же, зачем?

Ответ я решил получить сегодня.

Конечно, Гулевич мог и отшутиться, сказать по своему обыкновению: «Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И всё понятно. И не надо никаких слов. Вот чего нельзя с иностранцем».

«Не надо и со мной в гляделки играть, – царапнула мысль. – Пусть лучше расскажет всё как есть».

Проклинькал лимонно-жёлтый трамвай. Я пропустил его и, свернув к Волге, попал в объятия марева.

Народа – как на День Победы, деть некуда, только без флажков и георгиевских лент.

Возле Музея-панорамы «Сталинградская битва» – туристические автобусы с немецкими номерами. Полиция перекрыла улицу, и я поехал через дворы. Неожиданно из подворотни выскочил белобрысый мальчишка в синих бриджах, на поводке – лохматая овчарка, рвущаяся вперёд.

От жары в голове мыло, а не мысли.

Глянул на храм Иоанна Предтечи, возносящего три играющие золотом верхушки. Этот вид, как бы вставленный в раму открытого окна, был настолько красив и необычен, что казался театральной декорацией.

По радио звучала баллада «Hey Jude», и я как мог подпевал.

Ещё несколько кварталов, и торговый центр с зеркальными витринами позади. Но вот и цирк, чем-то напоминавший матросскую бескозырку. Я поискал, куда бы пристать, и наконец за трамвайными путями, под ивами, нашёл небольшую тенистую гавань.

– Опаздываете!.. Главный бой начинается, – окинул меня вспыхнувшим взглядом Гулевич.

– Неужели я так сильно опоздал? Извините!

– Все извинения в сторону. Запомните-ка лучше того, кто сегодня будет награждать победителя… Вникли?

– Вот уж никогда не знаешь, что вы сейчас скажете или сделаете, – с запальчивостью воскликнул я. – А ведь мы не объяснились. На вопросы мои вы так и не ответили…

– Обещаю это сделать позже, – бесстрастно сказал Игорь Алексеевич. – Ну как, согласны?

Мне показалось, что он смотрел на меня с особой холодной снисходительностью. Я помедлил, но всё-таки выдавил:

– Да, согласен.

– Тогда не отставайте. У нас места в секторе «А».

…Цирк озаряли софиты, арена ради большого боксёрского вечера была превращена в ринг. В нём и разыгрывалась драма.

Один боксёр, подняв руки, закрывал голову. Другой поджимал его к канатам. Пропустив серию ударов, тот, который был в чёрных перчатках, вошёл в клинч. Он висел на своём сопернике, пока не вмешался рефери.

И вот новая серия: джеб левой и сокрушительный кросс правой. Руки в чёрных перчатках обвисли, и боксёр картинно-безобразно упал, выронив капу. Бой кончился…

В красном углу ринга обнимали победителя.

Цирк ревел: «Ахмеров!»

Всё это напоминало «Арену в Арле» – шедевр сумасшедшего. Да, такой же восторженный и дикий! Красный, жёлтый, много жёлтого, много серого и чёрного – промелькнули перед глазами.

«Ахмеров… Где-то я уже слышал эту фамилию… Кажется, так зовут шеф-повара ресторана «Армения»… или нет?»

Верхнее освещение было выключено, софиты погасли.

В голове моей, как в цирке, становилось всё темней и темней.

И вырисовывалось: «Перед битвой кровавые зори свет поведают, чёрные тучи с моря идут… быть грому великому, идти дождю стрелами с Дону великого. Земля гудит, реки мутно текут, прах над полями несётся. Славу Игореву грозит расшибить. Волки рыщут, див кличет. Веселье развеивается по ковылю».

Я закрыл глаза.

– Вы меня слышите? – спросил Гулевич. – Что с вами?

– Точно и не знаю… Наверное, я ещё не совсем здоров.

– А что вы такое шептали?

Казалось, от этого простого вопроса у меня сейчас лопнет голова, я искал ответ, пока он не нашёлся.

– Ах да! А путь бежит… Не тот ли это шлях, где Игоря обозы проходили на синий Дон? – вдруг я захлебнулся словами.

– Не в этих ли местах, – поддержал меня Гулевич, – в глухую ночь, в яругах волки выли, а днём орлы на медленных крылах его в степи безбрежной провожали… И клекотом… и клекотом псов на кости созывали, грозя ему великою бедой?

На ринге уже награждали.

Победившему нокаутом Тахиру Ахмерову армянин с двойным подбородком вручал призовой чек.

Высокий, грузный армянин был в бежевом льняном костюме, в расстёгнутом вороте его рубашки виднелась массивная золотая цепь. Голос звучал победой, говорил он долго. Я был изумлён таким наводнением слов. Впрочем, ещё больше я был изумлён тем, как Гулевич поедал его взглядом.

– Да кто он такой? – спросил я друга.

– Кто? Это Самвел Иосифян… младший брат Иосифа.

– А он что, из боксёров?

– Он-то? Да, он выступал на профессиональном ринге, – Гулевич потрогал чёрную бороду. – А теперь директор крупной строительной компании. Поговаривают, собрался в депутаты. Запомните его…

– Запомнить как следует? – В моих словах торчали иголки.

– Э-э, знали бы вы, в чём дело!

– Расскажите, буду знать. А то природу выворачивает.

– Всё пошло не так… Сажина видели?

– Конечно. Евгений Борисыч сидел в нашем секторе, и, если я не обознался, с ним был Гринёв. Ну тот, похожий на висельника кандидат.

– Да-да, это был он. Мне нужно сейчас же уехать. Завтра, да лучше завтра, мы всё обсудим. Прощайте!.. Встретимся у вас, коли не против?

– Ну, можно и встретиться, а чего ж!

…Свет мятежного заката падал на тротуар, деревья, машины и людей. Пока доехал домой, наступила слепая, тёмная ночь.

Тишина была невозмущаемая.

Не ужинал, лёг, но не спалось.

Всё мерещилось, как прах над полями несётся.

Всё слышалось: «Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!»

Бессонница праздновала победу.

Видимо, тёмные недомолвки подействовали на мои нервы. Впрочем, свою роль сыграла и «Арена в Арле».

Картина не давала покоя.

Вряд ли Ван Гог написал бы её где-нибудь ещё, кроме Арля. Ведь именно там мистраль, абсент и зной свели его с ума, обострив восприятие. Там, по собственному его выражению, он померился кистью с солнцем.