Тимофей Ковальков - Сфирот Турхельшнауба. Или Тайна Шестой брамфатуры

Светало, февраль наказывал покорную Москву непроницаемым мраком и сыростью. Плотный ледяной дождь окутывал улицы. Мутный тяжелый лед накапливался панцирем на автомобилях, деревьях и капюшонах дежурных сотрудников дорожной полиции. В пять часов утра город застыл в каталепсии, расправляя напряженные нервы после рабочей недели. Поток транспорта иссяк. Неутомимые коммунальные службы щедро поливали асфальт пустых улиц серой липкой солью. Недостаток кислорода и света превратил московских обывателей в гриппозную вялую массу, жаждущую отдыха. Зарывшись кротами в тесные ячейки бетонных лабиринтов, жители не торопились прерывать сладостный сон мрачным февральским утром в субботу. Прогноз не обещал никакого просвета в полосе климатических аномалий.

Он тоже спал тревожным похмельным сном, просматривая, как в кино, детские инфантильные сны, уносившие подальше от безрадостной реальности. Хорошо, что впереди выходные: будет время прийти в себя и переварить обрушившиеся неприятности. Другой бы на его месте жил припеваючи и по пустякам не заморачивался: до воскресенья можно еще и гульнуть с друзьями в клубе. Кто угодно, но только не Вениамин Турхельшнауб. Слишком он был ранимый и впечатлительный, чуть что – впадал в беспокойство. Депрессия как будто вылезала из медицинского учебника, материализовалась и ходила за ним по пятам, как тощая, изголодавшаяся по жестоким играм девочка-подросток.

Суббота и воскресенье прошли в метаниях души. Он варил себе куриный суп, безуспешно дозванивался жене. Турхельшнауб плохо переносил нервное напряжение. Заболев меланхолией, он становился противен сам себе, в мозгу гудело бесконечное тупое нытье. Говорят: внутренний диалог. Он ощущал по-другому: будто два незнакомых придурка в голове сводили счеты, а он как бы смотрел бездарный и бесконечный сериал ни о чем. В периоды упадка казалось, что в черепе завелась холодная склизкая медуза. Вдобавок душило чувство вины: трудно объяснить себе, зачем ты вляпался в очередной виток позорной мелодрамы. Затурканный жизненными коллизиями Турхельшнауб испытывал подобное частенько, почти каждую неделю.

Что бы там ни думала его жена Капитолина, на эту чертову пятничную корпоративную вечеринку он идти категорически не хотел. Офисные часы и без того длились слишком надрывно и утомительно. Каждый понедельник он являлся на работу с настроением каторжника. Понедельник растягивается сначала на неделю, а потом на год, в одну сплошную полосу мелких, ранящих душу конфликтов. Он называл офисные будни в банке одним емким словосочетанием: «кровавый говнозамес». Едко, но справедливо. Ни малейшего желания видеть в неформальной обстановке двуногих пираний, по ошибке именуемых коллегами, он не испытывал. Пусть они там беснуются под рокочущие ритмы современной музыки без него, как макаки в зоопарке, а он с удовольствием полежит на диване со вторым томом «Истории Византии».

Однако пойти пришлось. Турхельшнаубу прозрачно намекнули, что начальство в лице председателя правления Витопластунского желает лично провести с ним беседу после корпоратива. Какая, сука, досада! Охваченный приступом нервной дрожи, он простоял весь вечер в углу с перекошенным лицом, щедро подбадривая себя марочным коньяком, благо последней лился рекой. К моменту встречи с начальством, достигнув состояния розовой свиньи, он преувеличенно застеснялся сам себя и оттого нализался в хлам.

В кабинет шефа он вошел, что называется, «на бровях», но вошел твердо, переступая ногами как отставной летчик, без посторонней помощи. Достижение, достойное, сука, продвижения по службе. Какая ирония судьбы: возможно, шеф вызвал его именно с целью сообщить о грядущем повышении. В последнее время за Турхельшнаубом числились две-три неподписанные бумажки, а именно в них был кровно заинтересован акционер, милашка Боговепрь из Министерства интеграции. Визировать этот запредельный треш было опасно, да и уровень ответственности не позволял. А вот если его приподнять на ступеньку, то все встанет на свои места. Таков был расклад, к тому же он показал лояльность и одну сраную бумажку подмахнул, почему теперь и валяется дома смятая повестка – в кресле, на халате жены.

Он робко втиснулся в кабинет и увидел легендарного Боговепря, лысого господинчика, загорелого до черноты. В круизах, сука, шастает пока мы работаем. Пузцо-то из рубашечки вылазит – никак забеременел идеями расхищения активов, таракан.

– Здрасте. Вызывали?

– Заходите, заходите, Вениамин Осипович, мы вас поджидаем.

Витопластунский, сука, допустил роковую ошибку: плеснул, гад, от барских щедрот полный пузатый бокал коньяку. Турхельшнауб послушно чокнулся и выпил залпом, перебарывая нервную дрожь. Дальше наступил провал. Чернота.

Очнулся он уже под утро, на подземной стоянке, на заднем сиденье собственного автомобиля. Как только включилось восприятие, ситуация удивила неожиданностью. Органы чувств получали весьма недвусмысленные сигналы. Зрение отчетливо регистрировало обнаженное тело, принадлежащее сотруднице подчиненного ему отдела, по имени Наталья Поперхон. Осязание посылало в мозг сигналы удовлетворения, даже эйфории, вызванные ощупыванием укромных мест Поперхон. Интересно, Байрон хотя бы вскользь упомянул о таких местах в поэме «Дон Жуан»? Слух тем временем бил тревогу, ибо в уши, наряду со вздохами и стонами, лилась отрава, которую женатый мужчина слышать не желает даже в состоянии угара. Поперхон ставила ультиматумы:

– Ко мне переедешь, дочку родим. Крохотную такую, будет бегать и кричать: «Папа, папа…»

Сейчас он сам закричит: «Мама, мама!» Обоняние портило дело больше всего: изо рта Поперхон разило как из бочки, да ладно бы еще коньяком, но нет, каким-то сладким пойлом, что вливают в себя молодые, крепкие здоровьем, но слабые умом женщины на корпоративах. Картину запахов довершали фруктовый, до зубной боли приторный аромат духов и едкий дух секреций возбужденного, трепещущего тела. Трахать собственную сотрудницу – это низкопробный инцест. Его начало тошнить, прямо как три года назад, на морской прогулке вокруг острова Тенерифе с целью поиска детенышей китов. Он попытался набрать воздуху в легкие и задержать дыхание, но не смог.

Оттолкнув партнершу, он открыл дверцу, вывалился из машины, добежал до темного угла и начал с облегчением выливать из себя накопившееся за ночь безобразие. Потом он вышел на улицу и принялся ловить такси, прикрывая голову перчатками от ледяного дождя. Очень хотелось отлить, но было негде. Плюнув, он полез к фонарному столбу через сугроб и провалился по колено в коричневую жижу. Вот, собственно, и все приключения. Ничего особенного, незачем Капитолине было переживать, да и фамилия ее девичья, Слонис, ничем не лучше его собственной.